Страстная неделя

Анджеевский Ежи

Анна тоже не сомневалась, что Влодек участвует в операции вместе с Юлеком. Однако она колебалась — имеет ли право выдать доверенную ей тайну? Пани Карская это почувствовала.

— Я вас умоляю, — она сильнее стиснула руку Анны.

Столько страдания и муки было в ее голосе, что Анна решилась. Пани Карская слушала спокойно и молча. Только лицо ее стало совсем серым, а глаза — еще темней.

— Вот так! — промолвила она, когда Анна умолкла. — Значит, больше я его не увижу…

— Может, они не вместе пошли, — шепнула Анна.

— Нет, нет, я

знаю, что они вместе! Что поделаешь…

Она поднялась и сжала виски маленькими узкими ладонями.

— Что поделаешь, — глухо повторила она. — В Польше матери должны знать, что, воспитывая сыновей порядочными людьми, они чаще всего готовят их на смерть. Но почему он не сказал мне? — вспыхнула вдруг в ней обида. — Ведь я бы не стала его удерживать… Как я могла бы его удержать?

После полудня со стороны города стали доноситься все более частые и мощные взрывы. На таком большом расстоянии трудно было определить, чем именно они вызваны: то ли зажигательные бомбы, то ли динамит. Но после каждого взрыва, вероятно, вспыхивал новый пожар: чуть погодя черный столб густого дыма вздымался из гетто к небу.

В кухне Пётровских пеклись пироги и готовился бигос. Запах его распространялся по всей лестничной клетке. Пётровская, красная, разгоряченная, в рубахе и в цветной нижней юбке, металась между кухней и комнатами: когда можно было отойти от печки, кончала уборку квартиры. К вечеру ей хотелось со всем управиться.

— О боже! — воскликнула она, когда особенно мощный взрыв всколыхнул землю. — Ну и лупят!

Она подошла к окну, и тут внимание ее привлекла группа людей на тротуаре возле дома Макарчинского, за углом.

— Юзеф! — заглянула она в соседнюю комнату. — Глянь-ка, что там творится возле Макарчинского.

— А чего? — спросил тот, не поднимаясь с кровати.

— Ты погляди, какая уйма людей!

Он неохотно поднялся и выглянул в окно.

— Где там уйма! Несколько человек всего.

— Как это несколько? — возмутилась она. — Посчитай, шесть, семь. Смотри, даже Владек Замойского…

Действительно, Владек стоял в группе обсуждающих что-то людей. Но Пётровского это нисколько не тронуло.

— Ну и что? — буркнул он, пожав плечами.

— О господи! — разволновалась Пётровская. — Не видишь, стряслось что-то? Ступай-ка, узнай.

— Сама иди! — Он лениво потянулся.

— Матерь божья! Или не видишь, что я не одета? Я к нему как к человеку…

Оживленная жестикуляция собравшихся заинтересовала наконец Пётровского. Он надел пиджак, шляпу и вышел. Проходя по двору, взглянул в сторону балкона Малецких.

Пётровская тем временем побежала на кухню помешать бигос. Еще проверила, хорошо ли румянится сдоба, и тотчас вернулась в комнату. Пётровский уже присоединился к собравшимся.

Воротился он минут через десять.

— Ну? — встретила его в дверях возбужденная супруга. — Чего ты так долго торчал там? Что стряслось?

— А я знаю? — Он бросил шляпу на кровать. — Так, болтают…

— Как это болтают? Что болтают?

—

Будто гестапо приехало куда-то на Лисовскую…

— Что ты говоришь? — перепугалась она. — Когда? Сейчас? И что, забрали кого?

— А, вроде евреев каких-то, — ответил он равнодушно.

Пётровская покраснела вся и сперва не могла даже слова вымолвить, будто поперхнулась этим известием. Через минуту только пришла в себя.

— Юзек! — решительно вскричала она. — Пригляди за тестом, я сейчас вернусь.

Она открыла шкаф и, вытащив оттуда платье, начала торопливо одеваться. Пётровский поморщился.

— Куда бежишь?

— К Замойскому, — ответила она коротко, натягивая чулок.

Он пожал плечами.

— Чего это?

— Как это чего? — Она выпрямилась, вся красная, вспотевшая. — Не видишь, что творится? Или прикажешь сидеть сложа руки и дожидаться, пока всех нас прикончат из-за одной жидовки? Не бывать тому! Я в гестапо не побегу, не хочу ничьей крови на совести иметь, но кое-кто побежит.

Уже одетая, она кинулась на кухню, заглянула в духовку. Тесто румянилось как надо. Вымешала бигос. И снова вернулась в комнату. Поправила волосы, припудрила горевшее лицо и схватила сумку.

— Юзек! — вспомнила она уже в дверях. — Если я через четверь часа не вернусь, вынь булки и бигос помешай. Не забудь!

— Еще чего! — буркнул он.

Потом снял пиджак и, улегшись на кровать, положил ноги на высокую металлическую спинку. Очень нравилось ему вылеживать в такой позиции.

Тем временем Пётровская, энергично убедив Владека, что по очень важному и срочному делу ей надо незамедлительно увидеться с советником, очутилась в кабинете Замойского. Это была просторная комната, устланная огромным ковром, с громоздким столом посредине и массивными библиотечными шкафами. На стенах, в щедро золоченных рамах, темнели старинные портреты. Шторы на окнах и мягкие кожаные кресла создавали атмосферу уединенного покоя.

Замойский как раз читал «Пана Тадеуша», и неожиданный визит Пётровской был ему совсем некстати. Из опыта он знал, что посещение жильцов не сулит хозяину ничего приятного. Однако благовоспитанность повелела ему немедленно встать и оживить кроличью свою физиономию любезной улыбкой. Только большой нос советника выдавал его недовольство.

Пётровская утонула в кресле и, утерев платком потное лицо, тотчас приступила к делу.

— Вы, пан советник, меня знаете, — начала она, — я человек честный, днем с огнем нынче будете искать другого, кто бы платил так исправно…

Замойский учтиво поклонился. Пётровская отдышалась и снова полезла за платком.

— Вот именно! — подтвердила она предыдущее свое заявление. — Поэтому я имею право утверждать, что в нашем доме не все в порядке.

У Замойского нос вытянулся еще немного.

— Да, пан советник, я знаю, что говорю, я не на ветер говорю! Можно ли терпеть такое в нынешние-то времена, чтобы легкомыслие одних людей угрожало жизни других? Можно ли так делать, поступать, прошу прощения, так антиобщественно?