Страстная ночь в зоопарке
Шрифт:
– Поконкретнее о противном, – потребовал Нуди, – нужны факты. Помнишь о сюжете для новой книги? Расскажу его после получения информации.
– Спасибо, мне не нужны чужие истории, – отрубила я.
– Ты обещала содействие, – заныл критик, – ну ладно, завтра поговорим. Боже, какую гадость мне сегодня подали в кондитерской «Ро-ко-ко»! Фууу!
Нуди вытащил из кармана тубу, вытряс из нее пару пилюль, проглотил и поморщился:
– Ужасно!
– Болит? – с сочувствием поинтересовалась я.
– Ощущение, как у льва, съевшего моток колючей проволоки, – скорбно произнес Нуди.
– Поэтичное сравнение, – оценила я.
Нуди скис:
– Вероятно, но от этого мне легче не становится.
– Я заметила, что твой желудок бунтует, когда ты заводишь речь о еде, – пробормотала я.
Нуди поморщился:
– Только начинаю писать статью – внутренности будто огнем жжет. Если, не дай бог, во время работы чайком побалуюсь, умираю от боли. Но вот парадокс: сяду спокойно в кресло, включу канал про природу и могу сожрать даже гамбургер. Вернее, я, естественно, не стану есть котлету из непонятного мяса с булкой сомнительного происхождения. Но один раз я жил у приятелей, чей ребенок обожал фастфуд. Я увлекся программой по телику, схватил с тарелки, как я полагал, кулебяку, но это оказался чизбургер мальчика, я его умял, и ничего! Живот не заныл! – Нуди опять полез за лекарством. – При одном воспоминании об этой гадости мне становится плохо, а тогда обошлось без последствий!
– Есть блюда, которые тебе нравятся, или ты ругаешь все подряд? – осведомилась я.
Нуди насупился:
– Не следует считать критиков желчными монстрами. Я встречал достойную кухню.
– Например? – улыбнулась я.
– Ну… ну… в крохотной таверне в Испании, не в туристическом месте, мне подали такой буйабес! Невероятный! Ни в одном ресторане ранее я не мог отведать истинную рыбную похлебку! А тут, в невзрачной деревеньке, почти даром принесли кастрюлю амброзии, – мечтательно протянул Нуди.
– Я слышала, будто Марсель славится своими кафе, где варят лучший в мире буйабес, – сказала я.
– Марсель? – вытаращил глаза Нуди. – Вот уж всем глупостям глупость! Бывал я в этом порту, едал их местное варево. Катастрофа! Ни аромата, ни…
Не договорив, Нуди принялся поглаживать живот.
– Снова скрутило? – предположила я.
– И так сто раз на дню, – простонал критик.
– Кажется, я поняла, где корень твоих проблем с желудком, – решительно заявила я. – Когда ты просто ешь, не критикуешь содержимое тарелки или даешь еде положительные оценки, боли нет. Но стоит тебе начать ругать блюдо, как требуются лекарства. Перестань хаять чужую стряпню, и желудок успокоится.
– Чушь! – выпалил Нуди и, бормоча что-то себе под нос, ушел.
Я обрадовалась, что неожиданно легко избавилась от зануды, юркнула в свою спальню, хотела принять душ, но тут услышала тихий стук в дверь и голос Бориса:
– Вилка, можно зайти?
– Конечно, – без всякой радости заверила я.
Борис, как всегда, с милой улыбкой вошел в комнату.
– Хочу напомнить, ты обещала мне посмотреть, куда бегает по ночам Зина, – сказал он.
Я, успевшая забыть о своем согласии работать шпионом, быстро кивнула. Борис нахмурился:
– Чует мое сердце, затеяла Зинаида глупость, от нее чего угодно ждать можно. В тихом омуте черти водятся.
И тут раздалась трель звонка.
– Кто это? – удивился Борис и направился к двери. – Мы никого не ждем, время не для визитов. Пойду открою.
– Позови горничную, – посоветовала я.
– У нее закончился рабочий день, в доме остались Надя, Зина, Нуди, я и ты. Еще Оля, но она спит, ей прописали снотворное.
Борис ушел, я все же решила принять душ, направилась в ванную, включила воду, потом вернулась в спальню за журналом. Лягу в ароматную пену, почитаю про шмотки, полюбуюсь на снимки сумок и туфель.
Из коридора послышался грохот и вскрик. Забыв про водные процедуры, я ринулась на звук и нашла Бориса на полу в холле. Рядом валялась железная подставка для тростей и зонтиков.
– Боже! Ты упал! – испугалась я. – Сломал лодыжку?
– Нет, – простонал он, – зацепился за идиотскую зонтичницу и рухнул.
Я посмотрела на задравшуюся штанину Бориса:
– У тебя забинтована щиколотка!
– Потому и шлепнулся, – пропыхтел Боря, – растянул связки, мне наложили тугую повязку, нога плохо действует. Фу! Извини, не хотел тебя напугать.
Он, кряхтя, поднялся.
– Ты такой бледный, – участливо сказала я, – глаза ввалились, губы посинели. Может, врача вызвать?
– Нет, – слишком резко воскликнул Борис, – просто мне было очень больно.
– Кто приходил? – спросила я.
– Сумасшедший господин по имени Франц, – ответил Борис, – решил выразить Оле соболезнования. Я ему сказал, что поминальная книга, в которой нормальные люди пишут подобающие слова, лежит в издательстве на рецепшен. Каюсь, наверное, я был груб, захлопнул дверь, задел подставку!
– Не повезло, – покачала я головой. – Там какая-то бумажка валяется.
– Где? – встрепенулся Боря, живо нагнулся, поднял красный обрывок и сунул в карман. – Раиса болеет, вот прислуга и распустилась, не пылесосит как следует.
Зина выскользнула из дома около полуночи, я увидела, как она вылезла из окна и пошла по дороге в сторону леса. Брать машину, чтобы следовать за беглянкой, мне показалось неуместным. После полуночи движение в Бургштайне замирает, Зинаида сразу увидит малолитражку и насторожится. Я тоже выскочила через окно, надвинула на голову капюшон своей старой теплой куртки и, в очередной раз радуясь тому, что новый яркий пуховичок остался у бухгалтера Карины, отправилась за Зиной.
Младшая дочь Федора отлично знала, куда направляется, и не думала о слежке, шла не оборачиваясь. Зинаида миновала лесок, пробежала сквозь квартал одинаковых трехэтажных построек, свернула на узенькую улочку, дошла до ее конца и очутилась около небольшого домика с белыми ставнями. Звонарева толкнула незапертую створку и крикнула: «Лера, это я». На крылечко упал луч света, он расширился, превратился в большой прямоугольник, Зина скользнула внутрь. Я осталась в саду. Лера? Вероятно, это Лякина. Почему мне в голову пришло имя скромной архивной мыши? Лякина отлично знает Олю, их связывает совместное проживание в коммуне хиппи. Федор, Борис и жена Робби до сих пор дружат. Прикати Лякина в Бургштайн, она бы поселилась в особняке Волковой.