Стратагемы. О китайском искусстве жить и выживать. ТТ. 1, 2
Шрифт:
36.5. У хитрого зайца всегда три норы
«Некий цисец, по имени Фэн Сюань, [473] по бедности не мог себя содержать и попросил доложить Мэнчан-цзюню, что хотел бы пойти к нему в нахлебники. «А что ему нравится?» — спросил Мэнчан-цзюнь. «Ничего не нравится», — ответил посланец. «А что он умеет?» — «Ничего не умеет». — «Ну, так уж и быть!» — сказал Мэнчан-цзюнь, рассмеявшись, и велел принять его в нахлебники. А приближенные Мэнчан-цзюня, посчитав, что господин их относится к Фэн Сюаню с презрением, стали кормить его грубой пищей. И вот однажды Фэн Сюань, прислонясь к колонне и аккомпанируя себе на собственном мече, запел: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам? Рыбы мне здесь совсем не дают!» Приближенные доложили об этом Мэнчан-цзюню — и тот приказал: «Кормить его, как остальных моих нахлебников!» Прошло немного времени — и Фэн Сюань опять запел, аккомпанируя себе на мече: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам? Выехать в город не на чем мне!» Приближенные рассмеялись и доложили Мэнчан-цзюню. «Дать ему колесницу, как всем моим конным нахлебникам!» — распорядился Мэнчан-цзюнь. И вот Фэн Сюань уселся в свою колесницу, высоко поднял меч и, приехав к другу, сказал ему: «Мэнчан-цзюнь взял меня к себе в нахлебники!» Прошло еще немного времени — и Фэн Сюань, аккомпанируя себе на рукоятке меча, опять запел: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам? Нечем родню мне прокормить!» И тут уже приближенные вознегодовали, сочтя, что он жаден не в меру. «А что, у господина Фэна есть родные?» — спросил Мэнчан-цзюнь. «Есть старуха мать», — ответили ему. Мэнчан-цзюнь приказал дать ей пропитание — чтоб не знала нужды. И больше Фэн Сюань уже не пел. А вскоре Мэнчан-цзюнь повелел вывесить послание, в котором обращался к своим нахлебникам с вопросом: «Кто из вас силен в счетоводстве и сможет собрать для меня недоимки в моем уделе Се (на юге уезда Тэн нынешней провинции Шаньдун)?» «Я смогу», — сказал Фэн Сюань и поставил свою подпись. «Кто это?» — удивленно спросил Мэнчан-цзюнь. «Да тот самый, который все распевал: «Длинный мой меч, не вернуться ли нам?» — ответили приближенные. «А он ведь и вправду сможет! — сказал Мэнчан-цзюнь, рассмеявшись. — А я виноват перед ним — даже ни разу еще его не принял». И, пригласив к себе Фэн Сюаня, сказал, извиняясь: «Устал от дел, одурел от забот… К тому же еще вял и медлителен по природе — и по уши увяз в государственных делах. Оттого и проявил к вам непочтительность. И вы, не оскорбившись этим, хотите собрать для меня недоимки?» «Да, хочу», — сказал Фэн Сюань. И тут же заложил колесницу, уложил в нее долговые бирки, погрузил свои вещи и собрался в путь. А прощаясь, спросил: «Если соберу все долги сполна — чего вам на них купить?» «А вы сами посмотрите — чего еще не хватает в моем доме», — ответил Мэнчан-цзюнь.
473
У Сыма Цяня (т. 7, гл. 75) Фэн Сюань выведен под именем Фэн Хуань. — Прим. пер.
Прискакав в Се, Фэн Сюань приказал местным чиновникам созвать всех должников — и чтобы каждый захватил с собой свою бирку. Когда же все бирки совпали, встал и, будто бы по приказанию свыше, простил народу его долги и бросил все бирки в огонь. «Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет!» — воскликнул народ.
А Фэн Сюань, нигде не останавливаясь, на рассвете прискакал в Ци — и тут же попросил у Мэнчан-цзюня аудиенции. Тот, удивившись, что он так скоро обернулся, принял его в парадном одеянии и шапке и сразу же спросил: «Ну как, собрали все недоимки сполна? Почему так быстро?» «Все собрал сполна», — ответил Фэн Сюань. «И что же вы на них купили?» «Не вы ли мне сказали, чтоб я сам посмотрел, чего не хватает в вашем доме? — ответил Фэн Сюань. — Вот я и позволил себе принять в соображение, что дворцы ваши полны сокровищ, что собаки и кони заполняют даже дальние ваши конюшни, а красавицы теснятся даже в задних рядах. Единственное, чего вам не хватает, — это справедливости. Вот я и взял на себя смелость купить для вас справедливость».
«Что это значит — купить справедливость?» — спросил Мэн-чан-цзюнь. «Вы владеете крохотным уделом Се, — сказал Фэн Сюань. — Однако обходитесь с его жителями не как подобает любящему отцу, но обираете их, как барышник. Вот я и позволил себе, будто бы по вашему приказанию, простить людям их долги и сжег их долговые бирки. И весь народ воскликнул: «Да живет Мэнчан-цзюнь десять тысяч лет!» Вот так я купил для вас справедливость». «Ну что же, — сказал Мэнчан-цзюнь с неудовольствием, — видно, уж так тому и быть!»
А через год циский царь сказал Мэнчан-цзюню: «Не смею больше почитать слуг покойного государя собственными слугами!» И Мэнчан-цзюнь отправился в свой удел Се. До города оставалась еще сотня ли — а уж весь народ, и стар и млад, вышел ему навстречу. И Мэнчан-цзюнь, оглянувшись на Фэн Сюаня, сказал: «Только теперь вижу — что вы для меня купили!»
«У хитрого зайца, — сказал Фэн Сюань, — всегда три норы: только так удается ему избегнуть погибели. У вас же пока — всего одна, и вы еще не можете спать спокойно. Позвольте вырыть для вас еще две!»
Мэнчан-цзюнь дал ему пятьдесят колесниц и пятьсот цзиней золота, и Фэн Сюань отправился на запад — в Вэйское (Лянское) царство. «Царство Ци, — сказал он царю Хуэй-вану, — изгнало своего сановника Мэнчан-цзюня за пределы страны. Тот из государей, что примет его первым, разбогатеет и будет иметь сильную армию».
И вэйский царь поспешил освободить для Мэнчан-цзюня высший после себя пост в государстве, а прежнего первого министра поставил главнокомандующим. После чего направил к Мэнчан-цзюню посланца с тысячей цзиней золота и сотней колесниц — пригласить его на должность. Но Фэн Сюань его опередил, дабы остеречь Мэнчан-цзюня: «Тысяча цзиней — щедрый подарок, а сотня колесниц — почетный эскорт. И в Ци, надо думать, про это уже знают!»
Вэйский посланец трижды приезжал к Мэнчан-цзюню, но тот наотрез отказывался ехать. А циский царь и его приближенные, прослышав о том, перепугались. И царь послал к Мэнчан-цзюню великого наставника, дабы преподнести ему в дар тысячу цзиней золота, две четверки коней с расписными колесницами и меч для ношения на поясе. И еще направил запечатанное письмо с извинениями: «Не умею править, и предки ниспослали мне наказание: я окружен льстецами и угодниками и провинился перед вами. Не стою того, чтоб вы мне служили, и все же хотел бы просить вас взять на себя попечение над храмом моих предков, хотя бы на время вернуться в страну и взять на себя управление народом». А Фэн Сюань дал Мэнчан-цзюню совет: «Почему бы вам не попросить у царя утварь для жертвоприношений, что осталась от прежних государей, и не поставить этот храм в своем уделе Се?» Когда же храм был готов, явился к Мэнчан-цзюню и доложил ему: «Вот теперь у вас есть три норы: можете спать спокойно и со всеми удобствами!» После этого Мэнчан-цзюнь несколько десятков лет был в царстве Ци первым министром и не имел за это время никаких неприятностей. И все благодаря расчетам Фэн Сюаня!» [ «Планы Сражающихся царств», раздел «Замыслы Ци», глава 4, рассказ 1: «Из книг мудрецов: Проза Древнего Китая». Пер. В. Сухорукова. М.: Худ. лит., 1987, с. 311–314].
Три норы, оказавшиеся в распоряжении Мэнчан-цзюня, причем в случае утраты одной или даже двух у него все равно было где укрыться, представляли — по меньшей мере, воображаемую — возможность службы за пределами Ци, надежность, обеспеченную благорасположенностью населения, а позже устроением царского храма предков в уделе и полученным им местом первого министра в Ци. Как стратегическое, то есть предусматривающее будущее выражение «у хитрого зайца [всегда] три норы» («цзяо ту сань ку») означает, что благоразумно постоянно иметь несколько убежищ или выходов, тем самым быть готовым в любую минуту прибегнуть к 36-й стратагеме, точно зная, куда можно бежать в случае опасности.
36.6. Жизненное кредо Ван Мэна
«В человеческих отношениях я руководствуюсь пословицей: «Верный путь обходится без искусства» («да дао у шу»). Мне хотелось бы естественно и непринужденно следовать верному пути, совершенно не заботясь о том, как сдюжить со своей «ловкостью» («цзишу») и «ухищрениями» в мышиной возне («цюаньшу») и проистекающих отсюда малых барышах и потерях. Мне хотелось бы познать «большую мудрость» («да чжи») и стать большим мудрецом и не ломать голову над всевозможными уловками, чтобы в итоге оказаться еще в худшем положении».
Так описывает писатель Ban Мэн (род. 1934, см. также 19–32, 26.13), в 1986–1989 гг. министр культуры Китайской Народной Республики, бывший член ЦК КПК, а с 2000 г. член Постоянной комиссии Народного политического консультативного совета Китая, свое отношение к миру и людям, изложенное им в 11 пунктах (Душу [Книжное чтение]. Пекин, № 2, 1995, с. 156).
Приведенный здесь 11-й пункт свидетельствует о позиции, отражающей на весьма высоком и принципиальном уровне содержание 36 стратагемы. Подобную позицию занимал чиновник минской поры (1368–1644), воспринимавший все взлеты и падения на своем поприще с таким же безучастием, как появление и исчезновение цветов в саду и облаков в небе, подчеркивая тем самым свою полную отрешенность. Его изречение с похвалой приводит Рабочая газета [Гунжэнь Жибао], печатный орган Всекитайской федерации профсоюзов (Пекин, 6.02.1995, с. 5): «Милость либо немилость не беспокоят меня. Я взираю на них, как на цветение и увядание цветов в саду. Отставка либо сохранение места оставляют меня равнодушным. Ведь по своему произволу собираются и рассеиваются облака в небе!»
Речь идет о том, чтобы держаться в стороне от теневых сторон жизни и быть выше вещей, не быть слишком падким до жалких побед, сторониться всякой ерунды, не воспринимать чересчур всерьез морок жизни, не цепляться за показное, не слишком дорожить преходящими вещами, не отдаваться им целиком, короче говоря, речь идет о позиции, именуемой итальянцами «desinvoltura», a французами «d'esinvolture»: естественной непринужденности, состояния безучастности. Представление о таком состоянии выражает китайская пословица: «При ходьбе я ничего не ношу с собой. Усаживаясь, я ничего не ношу с собой. Ложась, я ничего не ношу с собой. До чего я свободен!» Всякий, обладающий подобным спокойствием, уже заранее вооружен стратагемой 36. Будучи свободным от воздействия мира, едва ли он окажется в положении, из которого придется убираться подобру-поздорову.