Стратегические замыслы Сталина накануне 22 июня 1941 года

Долгое время в историографии преобладало убеждение, что Сталин в канун германо-советской войны, вплоть до 22 июня 1941 г., готовился исключительно к обороне, но делал это недостаточно эффективно и в результате оказался жертвой внезапного и вероломного нападения Гитлера. Фюрер представлялся как активный участник Большой игры, которая велась тогда на международной арене, а советский лидер - как пассивная жертва его коварства.

Подобная точка зрения не объясняла причин небывалой в истории трагедии лет 1941 г., обрушившейся на СССР и его народы, повергшей в шок партийное, государственное и военное руководство, приведшей к огромным людским, материальным и территориальным потерям, отступлению Красной армии, переходившему в бегство. Но любые попытки анализа этих причин за рамками стереотипных представлений, предпринимавшиеся в СССР, немедленно пресекались [1] .

Благодаря избавлению от пресса коммунистической идеологии, а также расширению источниковой базы исследований, создались условия для более беспристрастного изучения проблемы. Среди российских историков развернулась полемика о событиях кануна германо-советской войны 1941-1945 гг., опирающаяся главным образом на введенные в научный оборот новые, ранее неизвестные документы. Началась она с публикаций М.И. Мельтюхова [2] , вызвавших широкий резонанс [3] . Вышли в свет статьи других авторов, где в той или иной степени затрагивался вопрос о стратегических замыслах Сталина накануне 22 июня 1941 г. Наиболее значимые из них перепечатывались как в России, так и за рубежом [4] . О дальнейшем расширении полемики свидетельствует отражение проблемы на страницах монографических [5] и диссертационных исследований [6] , появление документальных публикаций по названной теме [7] .

Достижению взаимопонимания между оппонентами, опирающимися даже на один и тот же фактический материал, зачастую мешают не только политические взгляды или приверженность к той или иной научной школе, но и излишне эмоциональное восприятие исторических фактов и дефиниций, которыми они оперируют в ходе полемики. Наглядным подтверждением тому является трактовка историками термина "превентивная война". Из-за превратного его восприятия возникло множество недоразумений и разногласий в ходе полемики о событиях мая-июня 1941 гг.

Термин "превентивная война" активно использовался пропагандой Гитлера и Геббельса. Мотивы поведения фюрера, начавшего войну против СССР, отличались заданностью: это была явная агрессия. Ведомство же Геббельса имело целью оправдать захватническую вооруженную акцию нацистского руководства, для чего и прибегло к введению чисто пропагандистского жупела "превентивная война".

В современной конфликтологии проблема "превентивности" рассмотрена с достаточной полнотой. В ситуации назревания и развития конфликта (например, между двумя державами, как в случае с Германией и СССР), по мере его нарастания закономерно возникает ощущение, что противная сторона имеет большую свободу в выборе своих действий. Поэтому собственные акции воспринимаются как превентивные, ответные, вынужденные, вызванные тщательно и коварно спланированной провокацией потенциального противника [8] .

По мнению большинства исследователей, "превентивная война" - это операция для упреждения действий противника, готового реализовать свои политические цели военными средствами. Однако стала превалирующей тенденция перенесения данного понятия в сферу идеологического противоборства. Все сводится к доказательству того что, используя тезис о "превентивной войне" в своей пропаганде, нацисты стремились не только снять с Германии, но и переложить на Советский Союз ответственность за начавшиеся между обеими державами боевые действия.

Историографическая ситуация усугубилась после публикации работ В. Суворова (псевдоним В.Б. Резуна - сотрудника ГРУ Генерального штаба Советской армии, перебежавшего в Англию), где проводилась мысль о подготовке СССР к нападению на Германию (сталинского варианта "превентивной войны"), которое якобы планировалось на 6 июля 1941 г. [9] .

Однако российские историки отмечали, что В. Суворов (В.Б. Резун) слабо использует документальную базу, тенденциозно цитирует мемуарную литературу, которая сама по себе требует тщательного источниковедческого анализа [10] , искажает факты произвольно трактует события [11] . Западные ученые также предъявили большие претензии к автору "Ледокола" [12] . Так, германский историк Б. Бонвеч отнес эту книгу к вполне определенному жанру литературы, где просматривается стремление снять Германии вину за нападение на СССР [13] .

В первой половине 90-х гг. "антисуворовский бум" достиг своего апогея. Однако оппоненты В.Б. Резуна в пылу полемики не учитывают простой вещи. Приводя все больше и больше доказательств наличия у Гитлера реальных планов нападения на СССР, они вольно или невольно усиливают "суворовские" позиции. Ведь исходя из историографии трактовки "превентивной войны", нельзя не прийти к очевидному выводу: Сталин имел не меньше, чем фюрер, оснований для начала боевых действий.

Можно лишь присоединиться к мнению тех, кто считает необходимым внести ясность в терминологию, используемую в ходе полемики о событиях 1939-1941 гг. Например, германская исследовательница Б. Пиетров-Энкер указывала на нечеткость понятийного аппарата, из-за чего нельзя использовать сам термин "превентивная война" "применительно к каким-то частным случаям" [14] . Коллеги Пиетров-Энкер (Б. Вегнер, Г.-Г. Нольте, Г. Юбершер, Ю. Ферстер) солидарны с ней в данном вопросе [15] .

Заслуживает внимания и вывод М.И. Мельтюхова о научной беспредметности дискуссии о "превентивной войне", ибо, как правило, в ней все сводится к "поиску стороны, первой начавшей подготовку к нападению. Одни (их большинство) возлагают вину на Гитлера, другие, в числе которых и автор "Ледокола", - на Сталина [16] .

Между тем, объективный российский исследователь, пытающийся непредвзято разобраться во всех хитросплетениях внешнеполитических сталинских замыслов накануне 22 июня 1941 г., чтобы пересмотреть установившиеся в историографии взгляды, рискует быть подвергнутым остракизму за... апологию Геббельса, Гитлера, "псевдоисторика с Тезмы" (В. Суворова), его могут назвать "жертвой пропаганды", "ревизионистом" или обвинить в нарушении "этики научной полемики", чему уже есть конкретные примеры [17] .

Подобного рода морально-психологическое давление отнюдь не способствует раскрытию истинной роли Сталина в событиях преддверия советско-германской войны. Диктатор, обладавший многомиллионной армией, опиравшийся на мощь сверхмилитаризированной советской экономики, гигантский партийно-политический, пропагандистский аппарат, продолжает изображаться в историографии как нерешительный и даже трусливый деятель, якобы покорно ожидавший нападения со стороны Гитлера.

Однако еще в 1938 г., выступая перед пропагандистами Москвы и Ленинграда, Сталин разъяснял, что большевики не пацифисты, и в некоторых случаях сами мог стать нападающей стороной [18] . В проекте Полевого устава РККА 1939 г., в его вариантах 1940 и 1941 гг. основной приоритет отдавался наступательным боевым действиям [19] . Термин "наступательная война" был зафиксирован в идеологических документах мая-июня 1941 г., готовившихся пропагандистскими структурами (Управлением пропаганды и агитации ЦК ВКП (б), Главным управлением политической пропаганды Красной армии и др.) [20] .