Стратегии гениальных женщин

Бадрак Валентин Владимирович

Наиболее важным для формирования характера девочки стал тот факт, что ее мать, Елена фон Ган, сумела продемонстрировать тихий, но достаточно ярко выраженный протест против своей жестокой и мизерной роли, отведенной судьбой. Жизнь этой интеллигентной привлекательной женщины, обладавшей редкой и тонкой чувствительностью, получившей аристократическое воспитание и великолепное образование, омрачалась не столько жестокой необходимостью быть тенью своего мужа, сколько подавлением избранным мужчиной ее возвышенного восприятия мира. Как большинство военных, фон Ган, в котором текла немецкая кровь, а принципы традиционного немецкого порядка казались незыблемыми, был неисправимым прагматиком, для которого внутренний мир и чувства близкого человека были так же далеки, как проблемы обитания белых медведей за Полярным кругом. Там, где от него ожидалось сопереживание и участие, были лишь ирония и удивительное отсутствие такта, перерастающие порой в насмешки или, еще хуже, в грубые сардонические выпады, ранящие сердце, словно шпага фехтовальщика. Поэтому радость от ощущения себя женщиной-подругой и женщиной-матерью постепенно умерла в Елене фон Ган после множества бессмысленных переездов и осознания неудачного брака. Обманутые ожидания семейной жизни, может быть, не сыграли

бы такой решающей роли, если бы с ними не оказалась тесно связана смерть новорожденного сына. Это потрясло молодую женщину, окончательно подорвав ее веру в необходимость покорного продолжения такого унылого жизненного сюжета. Самой Елене Блаватской в то время было меньше трех лет, но это событие оставило в ее психике такой же неизгладимый рубец, как и детские наблюдения за исступленной внутренней борьбой матери. Беспокойство и фатализм материнской судьбы, конечно, отпечатались на сознании маленькой девочки. По всей видимости, уже тогда формирующийся детский рассудок фиксировал неприятие такой судьбы, получая от изобретательной матери целительные инъекции чувствительности, приобретающие после синтеза контуры вожделенной свободы и активности. Девочке передалась и повышенная чувствительность матери к восприятию окружающего мира, и непреодолимое желание самовыражаться. Ответом перевозбужденной психики стали ранние истерические состояния, а по некоторым свидетельствам, с девочкой случались даже припадки, судороги и галлюцинации.

Словно выражая несогласие с положением жены, преданно следующей по жизни за мужем, заботливо и безропотно взращивающей потомство, мать Елены Блаватской обратилась к интеллектуальному оружию как к немой, но очень яркой форме протеста. Обладая многими способностями, среди которых наиболее важными оказались энергичность и воля к жизни, одухотворенная женщина начала сосредоточенно писать, демонстрируя окружающим оборотную сторону женской натуры, широту мышления и творческого полета. Ее произведения, наполненные духом женственности и скорбью за отводимую роль, успешно печатались в столичных изданиях и были достаточно высоко оценены в мире литературной критики. Некоторые труды аналитики оценивали как крик души, повествования о своей горькой судьбе. Ее собственные чувства выражались через страдания героинь-женщин в несчастливом браке… Так оно и было, а писательская деятельность порой больше была психоаналитическим снадобьем, разговором с невидимым врачевателем, нежели методом самовыражения. Она также была способом тихого протеста против традиционной женской роли. «Все, чему с детства поклонялась я, было осмеяно его холодным рассудком; все, что я чтила как святость, представили мне в жалком и пошлом виде», – исповедовалась Елна фон Ган через образ героини в одном из своих произведений. Хотя, среди прочего, писательница, скитавшаяся по дальним гарнизонам, получала гонорары, что само по себе было не меньшим вызовом окружающим, чем литературные пробы. Примечателен, кстати, факт, что гонорары за ее произведения тотчас тратились на образование девочек. Фактически, она ненавязчиво указала двум дочерям – Елене и родившейся после смерти брата Александра Вере, что существует путь к самостоятельному выбору. Но она все же была слишком слаба духовно и физически, чтобы попытаться открыто пойти наперекор обществу. Путы традиции и власть общественного мнения были невероятно могучими, приковывали женщин тяжелыми невидимыми цепями к жизненным устоям мужа, необходимости воспитания детей. И наконец, элементарная финансовая зависимость от мужчин, а также боязнь оказаться изгоем общества заставляли даже сильных духом женщин склонять голову перед требованиями эпохи.

Материнские уроки не прошли даром для старших детей – позже не только Елена Блаватская, но и Вера Желиховская станет писательницей, повторив путь своей матери, хотя и совмещая его с традиционной женской ролью хранительницы очага и воспитательницы потомства. Главным потрясением детства и окончательной вехой взросления для десятилетней Елены оказалась неожиданная смерть матери в возрасте двадцати восьми лет. Ранняя утрата резко обострила восприимчивость девочки, ускорила процесс взросления, разбудив в душе трогательный симбиоз безрассудной смелости и резкой нетерпимости к людям. Эта форма протеста чаще всего выражалась в высказываниях в лицо собеседнику всего, что она о нем думала. Ее душу переполняли бунтарские мотивы, неосознанная месть живому миру за неоправданную смерть любимого человека, переросшая со временем в неукротимость и игнорирование общественно значимых табу. В маленьком сердце на долгие годы поселилась нелюбовь к людям и Богу, взращивающая зерно небывалого эгоизма и сардонического отношения к окружающему миру. Как никогда ранее, она принялась за поиски иного мира, существующего параллельно с реальным. Ее тонкая, еще детская чувствительность и необычайная впечатлительность привели к тому, что девочка стала выдавать воображаемые образы за реальные знания потустороннего и неведомого…

Не менее важной в формировании Елены оказалась роль бабушки по материнской линии, чье социальное положение позволяло дать внучкам фундаментальное образование. Изучение языков, литературы, географии и истории было основательным и многогранным, а в высшей степени эмоциональное восприятие Еленой услышанного, увиденного или прочитанного говорит не только об уникальной впечатлительности, но и о растущей сосредоточенности. Прекрасно и без видимых шероховатостей сходясь с другими детьми, девочка все чаще предпочитала одиночество и самостоятельное созерцание мироздания: ассоциативное мышление и невероятное по размаху воображение вполне заменяли ей живое общение со сверстниками. В то время окружающие отметили просто фантастическую память Елены, ее необычное влечение к тайному и мистическому, а также некоторые происшествия, полуреальные и мало объяснимые для обычного человека. Взрослея, она все больше углублялась в чтение, и даже самый близкий ей человек – сестра Вера – признавалась, что особой дружбы между ними не существовало. Сосредоточенность на себе и своих ощущениях способствовала развитию фанатической любви к книгам, которые Елена поглощала сотнями: вымышленный мир, где царили воинственные и благородные образы и чарующими вспышками мелькали фрагменты цивилизации, был колоритнее и изысканнее напыщенной и лицемерной реальности. Грани ее чувствительности были такими нечеткими; они то возникали, то исчезали, переплетая вымысел с реальными образами, давая пищу для шокирующей окружающих необъяснимой информации…

Мятежная, свободолюбивая и крайне своевольная натура стремительно взрослеющей Елены полностью проявилась после переезда всей семьи в Грузию, когда она сама неожиданно спровоцировала стареющего чиновника Никифора Блаватского сделать ей предложение. Ее поступок обескуражил родных, но еще больше они были шокированы событиями, последовавшими за официальным замужеством Елены, которой еще не было восемнадцати. Тогда стало ясно, что она явно не собиралась опутывать себя теми же цепями, что когда-то покорно приняла ее мать. Скорее, в действиях девушки легче усмотреть изощренную месть обществу, поставившему мужское начало выше женского. Это странное доказательство собственной самодостаточности имело особую важность для самой Елены: она силой воли уравняла себя в правах с мужским миром. После такого эксцентричного шага она могла безропотно двигаться дальше по жизни – одинокой и одухотворенной, как бы паря над сотворенными обществом идеалами и моральными принципами. В какой-то степени история с замужеством явилась более экспрессивным продолжением девичьего самоутверждения Елены, странного по сути, выражавшегося в оскорблении достойных представителей светского общества и в открыто демонстрируемом презрении к самим устоям морали и общественным правилам. Но эти действия вполне понятны с точки зрения внутренней психологической борьбы, результатом которой должна была стать самоидентификация, самооценка психически самодостаточного человека – в пику общественным нормам ущемленной и зависимой женщины в консервативной России. Небезынтересно, что Блаватская с отвращением относилась даже к внешним формам существования светского общества: наряды, балы и украшения казались ей губительными эрзацами духовной гармонии, попытками упрятать под бутафорией нелепость и примитивность существования человека.

Елена в свои семнадцать точно знала, что не повторит судьбу своей матери!

По свидетельству сестры Веры, уже после свадьбы молодая жена высокопоставленного чиновника Кавказа собиралась бежать в Иран, но была выдана мужу. Автор детальной биографии Блаватской Сильвия Крэнстон утверждает, что в течение почти трех месяцев, которые после этого Елена провела с мужем под одной крышей, она не позволила ему прикоснуться к себе. Затем она организовала умопомрачительный побег, после чего, обманув законного супруга и всю родню, получила то, к чему вожделенно стремилась: оказалась единовластным владельцем собственной судьбы. Без средств, без покровителей, без особенной четко сформулированной цели. Но это ее не смущало, она совершила главный шаг в своей жизни – бегство от уготованной обществом роли, достигнув нулевого рубежа – полной свободы действий.

Извилистый путь к идее

Любую женщину, добровольно вставшую на самостоятельную, или, проще сказать, мужскую, тропу, в середине XIX века, подстерегали такие многочисленные и разнообразные ловушки, которые живущий уже даже в следующем столетии считал бы не чем иным, как выдумкой или, по меньшей мере, фатальной цепью случайностей. Женщина должна была представить неоспоримые доказательства своей самодостаточности и добродетельности, которые тестировались всяким обществом повсеместно. Самостоятельность женщины и, тем более, попытки какой-либо общественно значимой деятельности вызывали в обществе преимущественно бурное негодование, раздражение и желание вернуть отступницу на уготованное традицией место. Вырвавшись из оков семьи и не менее жестких общественных тисков не отличавшейся демократическими свободами России, Блаватская, похоже, вполне осознавала, с какими трудностями ей придется столкнуться. Она с тщательностью опытного старателя на золотых приисках взялась за создание маскировочной сетки для прикрытия любой своей деятельности.

Разрыв с обществом сам по себе требовал немалой решимости и воли, чтобы выжить в новой роли, поэтому Елене Блаватской требовалось самоутвердиться, демонстрируя окружающим необыкновенные знания, обаяние и волю. Ей необходимо было найти себя, идентифицировать с конкретной деятельностью. Для начала она решила стать человеком мира, свободно перемещающимся по планете и использующим камуфляж беспристрастного исследователя земных тайн. Прибиваясь то к одним, то к другим попутчикам, она находилась в постоянном движении в течение всей оставшейся жизни, двигаясь, словно белка в огромном колесе величиной с земной шар. «Она жила преимущественно мгновением, сумбурной жизнью авантюристки. Ей приходилось выживать с помощью сомнительных средств и не задумываться о последствиях некоторых своих необдуманных решений и поступков», – анализирует ее действия Александр Сенкевич, один из поздних биографов, хорошо уловивший психологические тонкости ее мотивации.

Действительно, было бы непростительным и необоснованным преувеличением считать немыслимые по драматизму и легкомыслию эпизоды последующих двадцати лет ее жизни после бегства из России единой и однородной цепью целенаправленных попыток найти себя. Это был тревожный и тернистый путь, и вел он совсем не на олимп признания. Для начала ей необходимо было разобраться с собственными целями и средствами. В мире, где понятия перетасовывались так же легко, как меченые карты, рассчитывать на любовь и признание было куда сложнее, чем научиться танцевать на туго натянутом канате. Хотя годы не прошли даром: она научилась быть изворотливой и вкусила много запретных плодов. Теперь ей было под силу завораживать окружающих: к артистическому, постоянно тренируемому в различных аудиториях таланту добавились знания тонкостей человеческой психики. Блаватская очень скоро осознала слабости людской восприимчивости, она с легкостью находила бреши в нервной системе наиболее уязвимых и с откровенным деспотизмом эксплуатировала искусно подавляемых и обработанных ее смелыми находчивыми приемами людей. Естественно, она не могла не заметить, что люди становятся податливыми в моменты наибольшего ослепления тайнами смерти и секретами бытия, и эта необыкновенная женщина научилась ловко и легко вводить часть окружающих в глубокий транс, влияя на их дальнейшее поведение.

В целом два десятилетия после бегства оказались временем нескончаемого мытарства и тщетных попыток найти свою нишу. С одной стороны, она стремилась к самостоятельности, порой с трудом осознавая, как распорядиться этим опасным, словно обоюдоострый меч, приобретением. С другой – ей хотелось, как всякой женщине, любви и признания, а также спокойной и счастливой жизни. Может быть, в силу развитого желания экстремального Елене не просто хотелось признания, она желала блистать в обществе, шокировать всех, демонстрируя нечто совершенно уникальное. Но этого еще надо было достичь…