Стратегии гениальных женщин
Шрифт:
Хотя, конечно, живы были в ней и материнские инстинкты, включая которые она пыталась дать потомству ключ к выживанию в суровом античном мире. Клеопатра, которая с детства сама испытала все перипетии борьбы за власть, оказавшись свидетельницей того, как ее отец наказал смертной казнью старшую сестру, довольно своеобразно относилась и к собственному потомству. Сын Юлия Цезаря, как и дети от Марка Антония, в значительной степени был заложником Египта и свидетельством царственности самой Клеопатры. Однако она, без сомнения, подвергла опасности Цезариона, взяв его с собой в Рим и продемонстрировав римскому обществу при наличии у самого Цезаря жены. Сын являлся знаменем, которое она с огромным риском заставила развеваться под холодным и суровым взором империи. Она прекрасно понимала, какое раздражение вызывал у многих влиятельных римлян отпрыск Цезаря, фактически наследник первого гражданина империи, а по сути – императора. Точно так же при возникновении смертельной опасности она отделила детей
Ливия и Агриппина, как кажется на первый взгляд, были образцовыми матерями, поскольку позаботились не только о совершенном воспитании сыновей, но и о передаче им верховной власти. Они явили миру примеры, когда чрезмерная и неуклюжая опека обернулась враждебностью сыновей. Впрочем, проблема крылась вовсе не в заботе, а в скрытом соперничестве и желании контролировать каждый поступок сына. Ливия готовила Тиберия медленно, закаляя его военными походами и тестируя его способности на государственных должностях. Она, скорее всего, не принимала участия в убийстве первого сына Друза, но точно не позволила бы ему стать во главе империи – из-за слишком неуемной приверженности к республиканским взглядам и возникающей в связи с этим угрозой для нее самой и императора Августа. Нет никаких оснований утверждать, что она действительно любила своего второго сына Тиберия, как, впрочем, и то, что она вообще кого-нибудь любила. Материнское чувство было у Ливии явно притупленным, а действовала она скорее исходя из принципов безопасности и своей миссии оберегания империи и императора, нежели повинуясь любви и признанию.
Агрессивное, далеко не женское соперничество с сыном было характерно и для Агриппины, которая во многом копировала Ливию при выработке своей жизненной стратегии. Сама она испытала любовь матери лишь фрагментарно, и очаговое материнское тепло в условиях жестокого исторического периода, когда дети уничтожают друг друга в борьбе за родительскую власть, сформировало такое специфическое отношение к потомству. Оно было вторичным в глазах даже такой благородной римлянки, как Агриппина Старшая. Возможно, вследствие того что предпочтение в семье отдавалось не девочкам, а старшим мальчикам, и прежде всего Калигуле, Агриппина глубоко внутри ощущала половое несоответствие, тогда как проблема физического выживания толкала ее на путь тайного противостояния мужчинам. Пройдя рискованный путь соперничества с братом Калигулой и оставшись по его воле за бортом жизни на долгие годы, она всегда пребывала в боевой готовности использовать любые возможности для восстановления и сохранения своего высокого статуса. В подсознательном восприятии этой женщины, как и у Ливии, ребенок становился только инструментом для достижения цели в патриархальном мире. Агриппина позаботилась о прекрасном воспитании сына, возвратив из ссылки известного мыслителя Сенеку. Она, оставаясь отстраненной от сына, расчетливо и последовательно готовила его к послушной высшей миссии при себе, но не учла, что ее отпрыск отвергнет идею управления государством под тайным патронатом своей матери. В результате и сама мать стала вызывать в нем враждебность.
Несомненно любя своих сыновей, суровые в помыслах и сильные в действии женщины намеревались настолько закрыть их собой, как защитной упаковкой, что фактически делали их власть номинальной. И именно этого мужчины простить им не могли. В этом ключевом противоречии заложен конфликт между матерями и их сыновьями, который привел к отчуждению и открытой ненависти Тиберия к Ливии и убийству Нероном Агриппины. Но и Ливию несказанно раздражало поведение сына-императора, а Агриппина просто бесилась от гнева и ярости из-за выходящего из повиновения Нерона. Привыкшие к власти и вкусившие ее терпкого сока, они жаждали манипулировать всем миром, включая своих детей, не давая им необходимой мужчинам самостоятельности. Материнская любовь приняла в этих случаях гротескные противоречивые формы, вызывая ответную враждебность детей.
Главной причиной такого материнского поведения стало эмоциональное отвержение присущей женщинам роли и развитие в себе мужских наклонностей, проявляющихся в установке на доминирование и полный контроль над детьми.
Подобные установки характерны и для более поздних исторических периодов. Хоть и более мягким, но вполне выраженным можно считать соперничество между княгиней Ольгой и ее сыном Святославом. Не исключено, что кажущаяся менее враждебной форма противостояния между Ольгой и Святославом явилась результатом его кочевого и неестественно воинственного воспитания скандинавскими вождями в удалении от матери, что предопределило скрытый отказ князя от государственного управления как такового. Воспитывающийся исключительно для завоеваний и неспособный к управлению страной, он, наталкиваясь в перерывах между военными кампаниями на довольно продуманное и весьма искусное государственное управление матери, всякий раз отступал. Но не потому, что отдавал власть в пользу матери (которая, кстати, не стремилась к монополии на власть), а в силу отсутствия уверенности в этой сфере деятельности. В результате он вынужден был найти такую форму удаленного общения со столицей Руси, которая поражала потомков, но на самом деле легко объяснялась взаимоотношениями с восседающей на киевском престоле матерью.
Как относилась к семье и детям Екатерина Вторая, старший сын которой ненавидел мать, низвергшую отца? Очевидно, не стоит строить иллюзий, что императрица могла бы сочетаться браком с Орловым или Потемкиным – это несло угрозу ее положению и ее миссии. При этом мужчины Екатерины были властными и сильными личностями, к которым она, несомненно, чувствовала не только любовь, но и чисто ролевую, сексуальную потребность покоряться. Любопытно, что наследник почти ненавидел мать-императрицу, а после ее смерти символически восстановил положение своего отца, не оказав должных почестей матери.
Не сумела вырастить ребенка и Жанна Антуанетта Пуассон, блистательная куртизанка, имевшая влияние на короля. А ее глубокая привязанность к монарху, абсолютно лишенная подлинной страсти, была продиктована скорее необходимостью и безопасностью, нежели любовью. Странная и трогательная игра в чувственность длиною в жизнь в конце концов подорвала и опустошила ее, лишив жизнь гармонии и неповторимого смысла любви… Кстати, к сублимации материнства можно отнести и роль Жанны д’Арк. Внутренне отвергая материнство как таковое (независимо от физиологической способности стать матерью), девушка осуществила психологическую подмену – ее форма заботы и опеки распространилась на все государство, на весь народ оккупированной Франции.
В случае же Маргарет Тэтчер сохранение вполне теплых отношений с сыном объясняется прежде всего отсутствием его притязаний на власть, и, тем более, на ее власть как инструмент влияния на окружающий мир. Кроме того, эти отношения характеризовались, и особенно непосредственно в период премьерства, определенной отдаленностью друг от друга. Каждый занимался своей жизнью, и это всех устраивало, поскольку создавало видимость необходимой руководителю государства семейной гармонии и сглаживало потенциальные внутренние противоречия, как и само соперничество между полами.
Итак, женщины-политики не только отказались от любви, цепной реакцией стала сублимация материнства. Стоит ли говорить, что большинство этих представительниц слабого пола оказалось далеким от ощущения понятного женского счастья, основанного на успешном союзе с единственным мужчиной и радостях материнства без противоборства между полами. С другой стороны, судьбы этих воинственных и властных женщин являются пророчеством предопределенной Природой борьбы между полами в случае отказа одного из них от подчинительной роли. Любопытным, хотя и не относящееся напрямую к анализируемому предмету, является замечание, связанное с отклонением женщин от традиционной полоролевой функции, а именно: по мнению Чезаре Ломброзо, одного из первых системных исследователей феномена сублимации материнства, этот природный инстинкт теряется и растворяется всякий раз, когда женщина, исполняя мужские роли, приобретает или развивает у себя агрессию, воинственность и непреклонность. Ломброзо нашел множество подтверждений исчезновения любви к произведенным на свет детям у женщин-преступниц на фоне повышенной чувствительности к эротизму, который, по определению ученого, становился центром их натуры.
Не менее противоречивы ощущения материнства у женщин, избравших в качестве инструмента влияния специфическую творческую деятельность. Одержимые собственной самореализацией, женщины нередко добровольно отказывались от материнства или демонстрировали неестественную отчужденность к потомству, что в основном было вызвано переживаниями сурового детства, в котором они сами испытали отчуждение и разочарование в родительской любви.
Безрадостное детство вынудило королеву моды Коко Шанель сознательно отказаться от материнства, не вступать в брак и не пытаться иметь детей. С одной стороны, они могли бы стать препятствием для развития идеи, а с другой – детские годы в монастырском приюте без отца и матери предопределили вытеснение любви, неспособность отдавать тепло ближнему и даже собственным детям. Несколько иная, хотя и схожая по отношению ситуация характерна для Елены Блаватской, Айседоры Дункан, Софьи Ковалевской и Марины Цветаевой. Детство всех четырех женщин, как и в случае Коко Шанель, характеризовалось отстраненными отношениями с отцами, с которыми они либо не виделись вообще, либо не имели духовной связи. Кроме того, Ковалевская ощущала себя нелюбимым ребенком, тогда как Цветаева говорила о прессинге матери, пытавшейся перенести не нее свои несбывшиеся ожидания. Все они демонстрировали ослабленный инстинкт материнства в связи со своей профессиональной деятельностью. Плохие матери Айседора Дункан и Марина Цветаева потеряли своих детей, показав неприспособленность к материнству и неспособность к полноценному выполнению этой функции. Имела ли Блаватская ребенка, остается вопросом, в то время как ее неспособность к полноценному материнству не вызывает сомнения.