Стратегии счастливых пар
Шрифт:
Ее образ противоречил не только его исканиям спутницы жизни, но даже общей жизненной формуле. Хотя абсолютно отрицать возможность такого приключения в жизни возвеличенного судьбой философа тоже невозможно. Наличие множества губительных сигналов, распространявшихся в столице мира подобно неизлечимой эпидемии, сексуальные флюиды и более высокий уровень мужской свободы по отношению к женской гипотетически могли толкнуть в объятия несусветной Юлии даже такого борца за мораль, как Сенека.
Для того чтобы дать хотя бы приближенную к действительности оценку действиям Сенеки в этот период, необходимо прежде всего разобраться в том, существовал ли его первый брак, была ли у него семья до встречи с Паулиной. На этот счет имеются два полярных мнения. Так, большинство античных авторов, говоря о Сенеке, указывают, что он познакомился «со своей второй женой» в доме Помпея Паулина, и в то время ему было уже за пятьдесят, то есть после ссылки на Корсику. «Однако его ученость, опытность,
Совсем иного мнения придерживается Вил Дюрант, отмечая, что через два года после избрания Сенеки квестором он «женился на Помпее Паулине, с которой жил в редком согласии до самой смерти». Таким образом, по второй версии, он женился приблизительно в возрасте тридцати шести лет и прожил с Паулиной три десятилетия. При этом осторожный в суждениях и наиболее взвешенный в анализе Пьер Грималь замечает, что в одном из писем до ссылки Сенека упоминает о жене, которая «находится с ним». Это, впрочем, лишь доказывает наличие брака, но никак не подтверждает правдоподобности версии Дюранта, как и иных гипотез. Так или иначе, Сенека прозябал в одиночестве среди безмолвных скал острова Корсика. Хотя также возможно, что жене просто не позволили сопровождать мужа к месту ссылки.
В любом случае, ни наличие первого брака, ни время женитьбы на Паулине достоверно не доказаны. Поэтому в повествовании об этой паре придется опустить количество прожитых совместно лет, взяв за основу отношение супругов к тем или иным событиям. В связи с этим стоит подчеркнуть, что и ссылка, и обвинения Сенеки в развратных похождениях никак не повлияли на отношение к нему Паулины, независимо от того времени, когда он с ней познакомился. Зная о ее нравственных воззрениях, можно с уверенностью сказать, что женщина не верила в эту связь Сенеки, зато хорошо знала о преступных способах устранения конкурентов в Риме. Она воспринимала мыслителя как цельный образ, как человека, занятого вещами гораздо более весомыми, нежели обывательские пересуды и сплетни. Есть еще один косвенный факт в пользу того, что Сенека в истории с Юлией Ливиллой выступил лишь жертвой и одновременно орудием уничтожения политических конкурентов, а именно: любвеобильная дочь выдающегося полководца Германика через год после изгнания была убита, окончив свою бесславную жизнь в двадцатипятилетием возрасте. А сам Сенека, уже не будучи опасным, после этого был немедленно забыт и оставлен наедине со своими переживаниями.
В любом случае, во время суровой для тех времен ссылки Сенека прошел через окончательную трансформацию своего сознания, превратив себя в высоконравственного аскета, эдакую мужественную твердыню. Письма-утешения к Гельвии и Марции являются одним из подтверждений этого. Он обращался к лучшим женщинам, которых знал, воспевал их строго последовательное отношение к окружающему миру, восхищался ими как наиболее яркими женскими образами, излучающими свет праведности среди современниц, погрязших в повальном грехе. В этих воззваниях, конечно, присутствует и попытка скрытого убеждения современников (да и потомков) в том, что он находится в ссылке из-за наговора, а не вследствие распущенности.
Могучее обаяние супружеской философии
В какой-то момент Сенека и Паулина сформировали свой уникальный микромир, являющий собой противопоставление римскому обществу с его все более вольными нравами. Это тем более удивительно, что Сенека был не только представителем правящей элиты этого общества, но и символом высшей власти, одним из законодателей самих нравственных устоев. Кажется, тут его философия, как и семейный уклад (семья Сенеки фактически находилась в центре противостояния новой морали), сыграла роль оружия. Он построил свою жизненную стратегию очень дальновидного аналитика, порой, правда, уступающего обстоятельствам: с одной стороны, при его непосредственном участии был взращен дьявол во плоти, с другой – он выступил в глазах современников отрицателем веры во власть.
Одним из интереснейших качеств Сенеки для людей, взирающих на него сквозь гигантский запыленный пласт времени, являлась его поразительная честность и объективность по отношению к себе. Он всегда знал, что должен нещадно бороться с похотливым и алчным животным, сидящим внутри его естества. Он не скрывал, что вступил с ним в непримиримую борьбу и без заискивания с потомками признавался в своих постыдных капитуляциях. При этом нельзя требовать от философа невозможного – он все-таки был и оставался продуктом своего времени и даже при сильнейшем осознанном желании оторваться от установок общества оказывался не в состоянии это совершить. Двойственная позиция Сенеки проявлялась и в методах его борьбы, которые оказывались похожими на оружие конкурентов. Например, когда он заметил, что Агриппина пытается соблазнить своего сына-императора, чтобы получить возможность влиять на него, Сенека в качестве противоядия использовал другую женщину, вольноотпущенницу Акте, которая убедила Нерона в опасности для его положения слухов о кровосмесительной связи. Однако античные авторы утверждали: сам Сенека в ключевых установках был непоколебим; ни мутная вода противоречивого времени, ни сама власть никогда не пьянили и не ослепляли его. Когда, к примеру, беспринципная Агриппина попыталась ослабить власть Сенеки, по прямому назначению используя присущее ей женское очарование, он мягко, но с неумолимой твердостью отклонил все сексуальные притязания императрицы.
Период с тридцати двух до сорока трех лет для слегка одичавшего на задворках империи Сенеки стал временем светского становления: он с головой окунулся в опьяняющую действительность столицы, напоминающую кипящий котел злых колдунов. И хотя вначале это была лишь дань сильно постаревшему отцу, новая, насыщенная жизнь все же захватила Сенеку, а поправившееся здоровье открыло дверь в сад чувственных наслаждений. С ликованием он впитывал неведомые ранее ощущения признания, власти, интеллектуального превосходства.
Если верно, что в этот период Сенека впервые женился, то брачными узами он связал себя во время наступления мрачной для этой социальной ячейки эпохи, когда «большая часть коренных римлян вообще избегала супружества, предпочитая проституток и наложниц череде жен». Являясь непокорным сыном того буйного времени, целеустремленный Сенека, как кажется, сумел устоять перед соблазном испытать подобные чувственные наслаждения. Жизненный уклад философа, его отношение к самой семье и родовым традициям говорят в пользу того, что он отказался пройти сквозь огненное, поглотившее многих горнило порока. Своими поступками философ пытался доказать, что человек способен подняться над животным, забывающимся в своей безудержной страсти. Единственное, чего он не мог избежать, так это своей привычки наблюдать взглядом патологоанатома за падением общества в бездну.
Чем старше становился философ, тем яснее он представлял, что, согласившись на чиновничью карьеру, совершил чудовищную сделку, в которой всегда бывает только один проигравший – тот, кто начал игру. «Мудрому никто, кроме него самого, не нужен» – так напишет Сенека гораздо позже в письмах к Луциллию. Но кажется, мудрец лукавил, потому что в тиши своей роскошной обители он все больше опирался на Паулину и немногих друзей. С возрастом его любовная концепция еще больше укрепилась: телесную страсть все сильнее затмевала неразрывная дружба, глубокая привязанность к жене и неизменная духовная любовь, замешанная на доскональном знании друг друга. «Нет сомнения, что страсть влюбленных имеет с дружбой нечто общее, ее можно бы даже назвать безрассудной дружбой… Любовь сама по себе, пренебрегая всем остальным, зажигает души вожделением к красоте, не чуждым надежды на ответную нежность» – эти слова, написанные
Сенекой на склоне жизни, в значительной степени обладают непосредственной интимностью и посвящены его отношениям с женой. Он видел в Паулине, более молодой и не годам мудрой, и поддержку, и страстного, способного к изысканным формулировкам собеседника, и ласковую, «домашнюю», как определили бы в современном мире, женщину. Не домохозяйку, заглядывающую в рот авторитетному мужу, и не похотливую девицу, готовую слиться с могущественным супругом по его первому требованию, а равного игрока во всем, что касалось ежедневного интеллектуально времяпровождения. И Паулина, понимая, чего от нее ожидают, искусно и артистично играла по правилам, но никогда не подыгрывала ни самому философу, ни его окружению. Их отношения даже друзьям казались органично вписывающимися в философию постижения человеческой породы миром переживаний и эмоций, перед которым все плотские страсти Рима, превращавшегося в огромный и грязный лупанарий, бледнели и гасли, как признак несовершенства духа. Он не отказывался от физической любви, но предлагал ее как некое более тонкое, изящное и наполненное смыслом искусство слияния душ и тел, несомненно более глубокое, нежели секс сам по себе. Неслучайно, сообщая о своей философии, Сенека отмечает в сочинениях: «Любители роскоши каждую ночь – как будто она последняя – проводят в мнимых радостях. А та радость, что достается богам и соперникам богов, не прерывается, не иссякает». Он недвусмысленно намекает на то, что ставит себя и свою семью выше тривиального общества современников, относит себя и Паулину к числу очень немногих, допущенных к тайне совершенства отношений и постигших высший смысл любви. В этом, кроме всего прочего, видна и установка невидимого заслона, защиты от посягательств «непосвященных». С годами общение Сенеки с миром стало настолько избирательным, что людей, с которыми он искренне общался, можно было пересчитать по пальцам.