Стратегии злых гениев

Бадрак Валентин Владимирович

Путь к власти. Асимметричная война с конкурентами

Приход Иосифа Джугашвили в лагерь революционеров стимулировался как суровой неотвратимостью унизительного социального положения, так и сильными психологическими установками на лидерство. Низкий социальный статус на фоне растущих амбиций и внушенной матерью уверенности в своих талантах был в сознании молодого Джугашвили самым мучительным грузом.

Учеба в духовной семинарии с почти тюремными правилами, жесткими ограничительными рамками, способствовавшими смирению, претила склонной к смуте натуре Сталина. В детстве познавший такие мощные раздражители, как физическая боль, насилие и доминирование в социальное группе, Иосиф Джугашвили уже не мог добровольно отказываться от поиска границ действия этих раздражителей. В семинарии он еще больше, чем в общении с отцом, испытывал чувство ущемленной гордости и самолюбия. Уже в то время его природа противилась уравниванию его с другими человеческими существами, а сама по себе перспектива стать священником противоречила воинственному и настороженному характеру Иосифа. Вообще, семинария стала поводом ко второй после противостояния с отцом сильной фрустрации, на почве которой развилось стремление избавиться от болезненных неуютных ощущений безвыходности и ограниченности в свободе действий.

Поэтому когда в духовной семинарии он услышал о тайно действующих революционно настроенных кружках молодежи, то тотчас примкнул к ним. Первое время участие в этих замаскированных очагах свободы сводилось к отвержению существующего миропорядка и получению

знаний об альтернативном развитии общества. Однако с появлением специальных знаний неуклонно возрастало и желание молодых людей принять участие в изменении мироздания, выделиться и занять новые позиции на социальной лестнице. Лидер по натуре, Иосиф Джугашвили тонко уловил, что эта деятельность в силу своих рисков, постоянной опасности и угроз может позволить ему выдвинуться и занять особое место в революционной иерархии. Растущая тревожность горца, затянутого в смирительную рубашку семинариста, требовала разрядки. Ему, с одной стороны, было необходимо поле для геройства и признания, а с другой – его подсознание, как сверхточный локатор, искало удовлетворения щемящего желания вновь почувствовать силу тех раздражителей, которые он вынес из раннего периода формирования своей идентичности. Засевшие глубоко в памяти, эти противоречивые ощущения тайно стремились к выходу наружу, возможному лишь в условиях адекватного восприятия поступков общественным мнением. То есть Иосиф Джугашвили не намеревался идти против социальной среды, установленной морали и законов общества. Он не был готов плыть против течения и стать преступником или даже необоснованным нарушителем общественного спокойствия; его определенно сдерживали и путы строгого воспитания. Но скрытое стремление стать героем и добиться за счет своего героизма невиданного уровня свободы, оправдывающей агрессию и насилие, росло в нем с небывалой силой и становилось заметнее всякий раз, когда борьба за новый миропорядок в виде уничтожения угнетателей получала даже негласную общественную поддержку.

Революционное движение для молодого Джугашвили, его кипящего сознания сыграло роль своеобразного клапана: он нашел в нем и необходимые духовные символы, и революционный дух, и ориентиры на будущее в виде судеб признанных обществом борцов, которыми восхищались и из которых в общественном сознании лепили образы героев. На революционеров равнялись не только семинаристы. Тот же Ладо Кецховели, ранее высланный из Тифлиса за подрывную деятельность, стал путеводной звездой для многих из числа восприимчивой к новым политическим веяниям молодежи. Гибель этого несгибаемого грузина только подняла дух остальных, настроив на волну непримиримой борьбы. Но, борясь, Иосиф Джугашвили искал свое личное счастье. Идея перестройки миропорядка представляла интерес, но лишь в контексте личного возвышения и всеобщего признания, причем гораздо более широкого, чем у борцов типа Ладо Кецховели. Он не желал так легко сложить голову и искал иной путь, который бы привел к первенству в рядах единомышленников. Изворотливый ум Джугашвили уже выдвигал новые схемы возвышения, основанные на утверждении своей позиции лидера силой и агрессивным напором, направленным на своих же соратников. Ради перспективы возвышения он также не жалел сил и в приобретении марксистских знаний. Когда необходимость борьбы диктовала свои условия, он мог сосредоточиться и впитывать в себя новые знания, ведь это было его оружие в борьбе за первенство среди своих. Действительно, стоит признать высокий уровень организованности молодого человека. Уже через несколько лет после присоединения к революционному течению он овладел завидными знаниями по теории марксизма, детально познакомился с трудами Ленина, Плеханова и ряда других «апостолов революции». Он без раздумий оставил семинарию и активно включался во все революционные проекты, которые сулили признание. Публичная «просветительская» деятельность в среде рабочих, участие в выпуске газеты «Брдзола», постоянные выступления в кружках стали неотъемлемой частью продвижения в вожаки.

Впрочем, и в это время, и позже Иосифу Джугашвили чего-то не хватало для того, чтобы реально стать признанным всеми лидером. Не исключено, что проблема заключалась в изначальной психологической установке на приобретение пространства силой, на распространенную в среде горцев ставку на физическое и психологическое превосходство и необходимое для этого давление на окружающих. Вполне возможно, что захватнические мотивации, как и более поздние стремления реализовывать свои планы непублично (из-за кулис), усиливались физическими недостатками. Действительно, непригодный к службе в армии из-за негнущегося локтевого сустава, молодой человек ростом не выше 160 см, с изъеденным оспой лицом и пожизненным акцентом, должно быть, чувствовал себя не особо уютно в кругу глубоко увлеченных самообразованием и размышлениями над серьезными проблемами мироздания интеллектуалов. Во всяком случае, гипертрофированная агрессивность Джугашвили проявлялась всегда, а Дж. Кеннан даже не исключает возможности участия молодого революционера «в актах бандитизма и шантажа» на начальном этапе революционного движения. Неизвестно, на чем основано такое предположение исследователя, однако оно вполне отвечает характеру самого Джугашвили и его подходам к самореализации. Участие в революционном движении так или иначе оказалось для будущего диктатора своеобразным психологическим освобождением от скованности нормами общественной морали, уникальным полигоном для апробирования и отработки механизмов достижения удовлетворения своих тайных желаний. Фактически в восприятии молодого Джугашвили новая деятельность определенно оправдывала насилие, и это подкупало его, создавая ореол привлекательности всего процесса борьбы за справедливость. Ибо собственная правда Иосифа Джугашвили на поверку оказывалась гораздо проще: пресловутая борьба за справедливость рассматривалась им исключительно как борьба за власть. И развитая до невероятных размеров жажда властвования и демонстрации доминирования в силу особенностей представления Джугашвили о морали отнюдь не исключала актов насилия и жестокой агрессии. Забегая вперед, стоит отметить, что лишь явная угроза потерять все в первые годы советской власти заставила Сталина отказаться от актов прямой агрессии и тщательно упрятать деструктивные порывы в глубину своей звериной натуры. Это случилось, когда он необдуманно позволил себе поощрить насилие со стороны своих ставленников (в частности Орджоникидзе – при решении так называемого грузинского вопроса) и неожиданно наткнулся на недвусмысленный отпор со стороны Ленина. Определенно, Джугашвили не хватало широты мышления, его мозг всегда оказывался скованным рамками слишком однозначных и прямолинейных желаний доминирования. Ему, навязчиво агрессивному и мстительному, недоставало панорамного представления о миропорядке, что отбрасывало его к второстепенной роли последователя, а не вождя. За агрессивностью и мстительностью пряталась глубоко и тщательно скрываемая неуверенность в себе и боязнь несоответствия взваливаемой ноши лидера большевистского движения внутренней ограниченности.

В какой-то мере Джугашвили сдерживала и необходимость говорить по-русски, а также отсутствие присущего интеллектуальной элите воспитания, основанного на глубоком понимании психосоциальных процессов и причинно-следственных связей. В силу этого у молодого профессионального революционера всегда были могучие соперники из среды колоритной интеллигенции, в его мозгу, как темные тени, витали болезненные навязчивые мысли о том, что многочисленные соратники-конкуренты только и ждут момента, чтобы оттеснить его от лидерства, выдавить с занятых позиций. Эти фобии очень скоро стали мрачными пожизненными спутниками Иосифа Джугашвили: вечный ужас утраты будущего величия из-за соперничества и развитое вследствие этого стремление мстить мнимым обидчикам уязвленного тщеславия.

Оценивая «кавказский период» революционной деятельности Иосифа Джугашвили, следует подчеркнуть, что он уже тогда начал строить свою тактику не столько на актах против власти и укреплении очагов коммунистического движения, сколько на агрессивных нападках на соратников, ущемлении прав и возможностей отдельных групп революционного движения. Он уже тогда прослыл отъявленным смутьяном, оказался замешанным в сомнительных внутриорганизационных конфликтах и даже обвинялся в клевете на товарищей, а также противодействии избранию рабочих в управленческие структуры. В силу конфликтов с товарищами ему даже пришлось оставить Тифлис и переехать в Батум. Тем не менее, в целом радикальная деятельность Джугашвили позволила ему произвести на участников революционного движения на Кавказе впечатление несгибаемого бойца и вполне обоснованно рассчитывать на позиции одного из лидеров. Он действительно зарекомендовал себя непримиримым и геройски настроенным борцом (согласно энциклопедиям советского периода, до революции 1917 года он восемь раз был арестован, семь раз попадал в ссылку и шесть раз бежал из Сибири). Впрочем, западные авторы находят этому и другие объяснения. В частности Дж. Кеннан если и не склоняется к этой версии полностью, то все же говорит о веских основаниях полагать, что в период между 1906 и 1912 годами Сталин являлся осведомителем тайной полиции. Среди аргументов исследователь называет заметную лояльность полиции к подрывной работе этого революционера в этот период и, напротив, демонстрацию жесткой позиции после 1912 года (именно в 1913 году он был осужден и сослан в отдаленное место на севере Сибири, где провел долгих четыре года, вплоть до освобождения в результате государственного переворота 1917 года). Но если Джугашвили и содействовал полиции, то вовсе не из-за денег или желания смягчить свою участь. Единственное, что безраздельно владело его помыслами, была власть, и если царские ищейки могли помочь ему продвинуться в рядах революционеров, теоретически он мог бы принять такое рискованное предложение. А вот после 1912 года, когда Сталин неожиданно был избран в Центральный Комитет, контролируемый большевистской партией, связь с полицией, если таковая имела место, становилась ему явно невыгодной. Таким образом, из этого не до конца проясненного эпизода в биографии будущего тирана можно сделать один вывод: он, бесспорно, был готов жертвовать ради власти и признания всем, его маниакальное стремление к лидерству отметало в сторону не только опасности и риски, но и любые принципы морали и дружбы. Однако эта же ненасытная жажда власти не позволяла ему размениваться по мелочам, амбиций у этого молодого человека было больше, чем у кого бы то ни было. Характерным подтверждением этому может служить опрос Дж. Кеннана среди старых членов партии, оказавшихся на Западе. Хотя большинство из них высказало недоверие к публикуемым документам относительно причастности Джугашвили к сотрудничеству с полицией, все они подтверждали внутреннюю готовность этого человека пожертвовать всем и всеми ради собственных интересов.

Крайне важным для понимания натуры Сталина является следующее замечание многих исследователей его жизни: будни коммунистического строительства не только не приносили ему никакого успеха, но даже отодвигали на задний план в сравнении с другими партийцами. Впрочем, не только будни. Будущий исполин советского строя был совершенно дезориентирован в период революции. До приезда Ленина он даже настаивал на сотрудничестве с Временным правительством. А во время самого Октябрьского переворота от этого человека не последовало ни одной инициативы, он не совершил ни единого шага, который позволил бы считать его причастным к преобразованиям миропорядка. Сталин был во время ленинской революции лишь скромным наблюдателем за происходящим, изредка выполняющим поручения политических лидеров.

Иосиф Джугашвили всегда был и ощущал себя слабее тех, кто так же, как и он, претендовал на роль лидера пролетарского движения. Уровень Ленина казался недосягаемым, впрочем, не только для него. Троцкому Сталин заметно уступал в широте взглядов, динамике и диапазоне мышления. Зиновьев, Каменев и особенно Бухарин выигрывали своей интеллигентностью и широтой интеллекта. Свердлов был куда более авторитетным администратором партии. Рыков, занявший формальный пост председателя Совнаркома после смерти Ленина, казался более гибким и динамичным в отношениях с товарищами по партии. Более того, даже партийцы типа Кирова, Фрунзе или Дзержинского порой выглядели привлекательнее в восприятии властной номенклатуры, чем непримиримый грузин. Казалось, сама среда, предполагающая межличностную коммуникацию в своем же социальном окружении, была ему чужда. Но Джугашвили-Сталин в конце концов сумел переиграть всех. И сделал он это благодаря напористости, последовательности и бульдожьей хватке во всем. Затаенная злоба и зловещая молчаливость выжидающего в засаде хищника, а также демонстрация показного спокойствия позволили этому человеку, фанатично устремленному к власти, победить. Теперь он мог наметить планы окончательного уничтожения своих соперников и начать последовательную многоуровневую и многоплановую борьбу с ними. Его, как смертельную опасность, просмотрели все, кроме Ленина, но последний в то время был уже слишком безнадежно болен, чтобы бороться с надвигающимся злом. Превращение посредственного Иосифа Джугашвили в могучего и непоколебимого вождя Сталина осуществилось благодаря одному из феноменов, присущих деструктивным личностям: в то время, когда претенденты на лидерство совершенствовали свои стратегии, направленные на успех партийной деятельности и достижение реальных результатов в массах, на внутриполитическом поприще и внешней арене, Джугашвили – Сталин вел поиски совсем в ином направлении. Размышления над своей самореализацией всякий раз уводили его мысли к схемам ликвидации конкурентов. А совершенствование своих возможностей и оригинальных инициатив, которые могли бы выделить его как бесспорного лидера, оказывались в этих схемах на втором или даже третьем плане. Хотя было бы неверным считать, что партийные лидеры Страны Советов всю свою энергию устремляли только на процветание нового государства, именно Сталин привнес в соперничество за роль преемника после смерти Ленина яркую деструктивную составляющую, разросшуюся до масштабов катастрофы для всех проигравших.

Осознавая свою слабость как оратора, он понимал, что не был способен зажигать пламенными речами аудиторию, и потому не стремился часто выступать перед большими аудиториями. Р. Такер утверждает: «Бурная политическая деятельность в массах в 1917 году не отвечала натуре Сталина, поэтому он ничем особенным не проявил себя как политический руководитель, как яркая личность». Зато Сталин все больше полагался на свои отточенные во времена подполья способности к тайным интригам, он компенсировал недостаток своих организаторских талантов и скованность в публичной деятельности умением ставить ловушки противникам, агрессивностью и вообще старательной подковерной деятельностью против соратников. С момента Октябрьского переворота 1917 года главным оружием Сталина становится соединение внешней агрессии и напористости с тщательно замаскированной системной подрывной работой в руководящих кругах партии. Во всех он видел соперников и конкурентов и потому считал врагами не меньшими, нежели официально провозглашенные новой властью.

Единственный человек, которого он временно не рассматривал как врага, был Ленин. Однако тут и проявилась главная хитрость Сталина: признавая Ленина как бесспорного вождя и лидера, тихий и сдержанный, но мрачно – решительный Сталин постарался сблизиться с ним и стать надежным товарищем, способным выполнять любые, даже самые деликатные поручения. И, по всей видимости, развитая интуиция и природная изворотливость не подвели Иосифа Джугашвили, потому что Ленину были нужны преданные и проворные люди, которые способны на продвижение самых радикальных проектов, часто без учета норм морали. Ведь и сам Ленин прошел долгий путь острых дискуссий с тем же Троцким, и Ленину для утверждения себя в качестве вождя также необходимы были преданные сторонники. Впрочем, чем ближе Ленин узнавал Сталина, тем меньше человечности вождь пролетариата обнаруживал в своем молодом сподвижнике. Зато Сталин с лихвой компенсировал свои недостатки рвением в выполнении особых поручений и миссий. Сталин решил очень много собственных проблем за счет беспрецедентного сближения с вождем. Находясь на третьих ролях, он сумел максимально использовать имидж и придать некоторое величие своей неколоритной фигуре.