Страж государя
Шрифт:
Егор тщательно обтёр свою окровавленную шпагу о тёмно-синие шаровары ближайшего мёртвого турка, отправил — со звоном — шпагу в ножны, огляделся вокруг и принялся сердито ругаться:
— Чего расселись-то, воины славные? Отдыхаем? Встать всем немедленно! Запомните, первым делом после боя завершившегося полагается раненым помогать! Сперва раненые товарищи, потом уже всё остальное! Только так будет, пока я командую этим полком… Чем перевязывать? Рубашки холщовые да льняные с мёртвых тел рвите на полосы! Для чего покойникам рубашки? Скоро и Сёстры Милосердные подоспеют, помогут! — подавая подчинённым
Вечером царь возле своего шатра проводил «разбор полётов».
— Получается, что мой приказ — это ерунда полная, на которую можно начихать? — грозным взглядом обвёл Пётр лица собравшихся генералов и полковников. — Шутки всё шутим? Войну считаем за потеху воинскую? Я вам сейчас покажу потеху! Где эти Троекуровы, так их растак?
Вывели перед грозные царские очи братьев Троекуровых — уже без камзолов офицерских, со скованными руками.
— Смотреть на них не хочу! — проскрежетал зубами Пётр. — Треть полка потеряли по их вине! Вороги, душегубы! Отвести их в сторонку и расстрелять! Все их деревеньки и вотчины отписать в казну! Родственников — в ссылку вечную! Кто хочет возразить?
— Дозволь мне, государь! — раздался звенящий Санькин голос.
«Ничего другого я от неё и не ожидал! — грустно объявил внутренний голос. — Сейчас и вам достанется — на орехи! Если всё только Сибирью закончится, то считай — и повезло!»
Но на Саньку царь гневаться не стал, только отмахнулся небрежно — как от комара назойливого, и заявил:
— Не дозволяю! Всем известно, что супруги Меньшиковы у нас — все добрые и нежные из себя! Легко быть добрым! — нахмурился, но уже через секунду улыбнулся: — Но и смелые они, Меньшиковы! Оба — смелые! Вот этому — всем поучиться у них требуется! — обернулся к Егору: — Что вы там ещё придумали, относительно этих Троекуровых?
— Да просто разжаловать в солдаты да и направить к генералу Лефорту — апроши рыть. Работа там трудная, не хуже каторги сибирской…
— Апроши, говоришь? — опять нахмурился Пётр и строго спросил у Саньки: — Скажи-ка мне, Главная Сестра Милосердная, а сколько людей мы лишились сегодня, во время этой наглой турецкой вылазки?
— Убитыми — сто семьдесят человек, ранеными — вдвое больше! — бестрепетно доложила Санька. — Но и турки — убитыми и пленными — потеряли около четырёхсот отборных янычар!
— Это хорошо — четыреста янычар! — согласился царь. — И заслуга в этом — лично полковника Меньшикова и его подчинённых, которые галок и ворон ртами не ловили! Ладно, принимаю такое — справедливое насквозь — решение: Ивана Троекурова — животом скорбного — отправить в апроши, а братца его Сеньку — расстрелять… Всё на этом, я сказал!
А ещё через неделю из Азовской крепости прибыл парламентёр — с белым платком в одной руке и пергаментным свитком в другой. Прочитав послание, царь скорчил недовольную гримасу, нахмурился, велел посланнику прийти за ответом следующим утром, а сам тут же созвал всех генералов и высших офицеров в свой шатёр — на экстренный военный Совет.
Пётр поднялся со своего раскладного стула, внимательно и печально оглядел верных соратников, объявил — слегка расстроенно:
— Турки хотят сдать крепость! При условии, что мы всех их выпустим — с оружием и знамёнами… Улыбаетесь, смотрю? Рады? Что, уже навоевались? А я вот — нет! Госпожа Главная Сестра! — обратился к Саньке, которую неожиданно для всех тоже пригласил на Совет. — Расскажи, что у нас с потерями. Сколько мёртвых, раненых?
— Всего умерло, господин Бом Бар Дир, двести сорок пять человек: большинство от полученных в бою ран, несколько — от болезней, — совершенно невозмутимым голосом, будто с младых лет участвовала в государственных делах и Советах, ответила Санька, посматривая в основном только на Егора. — Казаков, раненых в схватках с татарской конницей, — четырнадцать. Флотских людей — девять. Армейских — четыреста пятьдесят девять. Но очень много больных и хворых, порядка шестисот человек.
— Шесть сотен больных? — удивлённо нахмурился царь. — Чем страдают? Может — притворяются, чтобы избежать тяжкой лямки солдатской?
— Нет, не притворяются, Пётр Алексеевич! — мимолётно и строго улыбнулась Санька. — Желудками все страдают, поносом кровавым. И всё из-за того, что чистоту не соблюдают! Вот я намедни, третьего дня, читала Воинское Уложение. Много чего там предусмотрено из того, что солдат должен иметь с собой в походе, упомянуты даже косичка накладная и смесь пудры с мукою ржаной. А вот мыла обычного нет в том подробном перечне! Отсюда и грязь, а где грязь — там и болезни! — смущённо покосилась на Егора, чуть покраснела и добавила: — А мыло-то — вещь очень даже полезная…
— Дельно говорит Александра! — загудел бас Гордона. — Дельно! Надо мыло держать в войсках. В порядке обязательном!
— Мыло? — брезгливо передёрнул плечами Пётр, сам никогда не отличавшийся трепетной любовью к чистоте. — Если на всех служивых людишек мыло в Англии закупать, никакой казны не хватит!
— Если будет надо, то и мыловаренный заводик поставим на Москве! — мягко заверил Лефорт, предварительно перемигнувшись с Егором. — Ворвани-то в Архангельске — с избытком значительным…
— Ладно, коммерсанты ушлые! Перемигиваются ещё, морды… — недоверчиво покачал головой царь. — Потом поговорим про то. А сейчас — по делу. Главная Сестра нам только что доложила, что потери в армии и флоте — совсем копеечные. Так с чего нам войну прекращать, турка с почестями и знамёнами выпускать из крепости?
— Точно, Пётр Алексеевич! — горячо поддержал Головин. — Либо пусть сдаются — вместе со всеми знамёнами, пушками, ружьями, ятаганами — и следуют в Сибирь, либо — штурм кровавый и беспощадный! Хоть прямо завтра! Шпагу из ножен, и — Форверст!
— А у меня подкоп почти готов, — негромко похвастался Лефорт. — Дней пять-шесть, и можно будет порох заносить…
— Брандеры давно уже подготовлены! — сообщил Гордон. — Только и ждём, что герра Франца. Чтобы рвануть — одновременно…
На том и порешили: сообщить утром турецкому парламентёру, что принятие решения откладывается на неделю, мол, царь отъехал в Черкесск — баню посетить тамошнюю. А по прошествии этого времени взорвать всё, что только можно взорвать, и посмотреть — что, в конце концов, получится из этой задумки…