Стражи: Gelidus Corde
Шрифт:
«Такого не может быть», — подумал я, взвешивая все «за» и «против».
— Мы с ней просто друзья, — уверенно заявил я, словно и не думал ни о каких других возможностях.
Одноклассница смерила меня презрительным взглядом, отбив мою подачу.
— Прозвучало ужасно неубедительно, — фыркнула она. — Ты хотя бы себе не ври.
— Я не вру, — наивно запротестовал я.
— Ну-ну, — протянула девушка, остервенело кидая мяч в мешок.
Мы вернулись в общий строй, где нас распределили на команды. Мне повезло оказаться с Аюдалией, потому что так я смог закончить этот разговор, не дававший мне покоя.
— Если я и не вру, то я не собираюсь делать ей больно, — тихо сказал я, стоя позади девушки.
Я легко отбил мяч,
— Тогда докажи мне это, — прошептала девушка, перехватывая другой удар команды и передала мяч Андрею, прыгавшему на периферии моего зрения и указавшему на себя.
— Как мне это сделать? — все так же тихо спросил я.
— Верни ее. Она в Румянцевском, — сдалась Аюдалия, печально взглянув на меня.
Я, не раздумывая ни секунды, вылетел из зала, громко хлопнув дверью вслед крику преподавателя.
***
Большая удача, что охранники в этой школе похожи на старых бегемотов. Их шансы поймать меня были даже меньше, чем у нашей уборщицы. Я выскочил на улицу, не захватив куртку. Ледяной ветер быстро пробрался под тонкую ткань футболки, я глянул по сторонам, соображая, куда мне бежать. Я рванул направо, огибая безликих людей, торопящихся по своим делам. Кровь глухо стучала в ушах, а дыхание было рваным, словно я вот-вот задохнусь. Я подлетел к кованой решетке парка и забежал в приоткрытые ворота. Я догадывался, где она сидела, меня словно влекло в дальний безлюдный уголок, выходящий на Неву. Золотая, рыжая, красная, бордовая листва, еще не убранная в аккуратные кучи, шелестела под ногами, разлетаясь разноцветным веером. Я замедлил шаги, тихонько подходя к повороту. Она сидела на скамейке с бумажным стаканчиком в руках, от которого шел еле заметный пар, растворявшийся в ледяном октябрьском воздухе. Кетерния была замотана в свой гигантский шарф и дышала в него, чтобы согреться, ее глаза были прикрыты, словно она задремала. Я острожно пошел к ней, стараясь не потревожить ее.
— Я опоздала? — внезапно спросила она с легкой хрипотцой в голосе, словно у нее разболелось горло.
— Нет, я здесь не поэтому, — ответил я.
Девушка кивнула, ее глаза все еще были закрыты, а ресницы едва заметно трепетали.
— Садись, не стесняйся, — бросила она, слегка кивнув головой на свободное место.
Я, недолго помявшись на месте, сел подле нее. Вопросы стайками крутились в моей голове, каждый из них требовал немедленного ответа, но я сдерживал свое любопытство, пока она сама не захотела бы все рассказать мне. Я обессиленно запрокинул голову, вглядываясь в серое небо, которое сейчас так сильно напоминало мою родную Норвегию с ее горами и холодом, пронизывающим до костей. Я выдохнул облачко пара, улетевшее к низким облакам.
— Аюдалия… Она тебе все рассказала? — спросила Кетерния тихо, слегка приоткрыв глаза, но не поднимая на меня взгляда.
— Нет, она просто сказала мне вернуть тебя, — покачал головой я, убирая руки в карманы спортивных штанов.
Девушка грустно хмыкнула, отхлебнув чая. Ее волосы растрепались и высовывались из-под вязаной шапки, слегка покачиваясь на ветру.
— Когда мне было девять, родители осенью махнули на машине в Финляндию. Накануне я с ними очень сильно разругалась из-за какой-то глупой детской прихоти. Однако я помню, как мама утром поцеловала меня в лоб, перед тем как уехать, а папа потрепал по голове, слегка улыбнувшись, как умел только он, — тихо говорила стражница, глядя на темную Неву пустыми глазами.
Я не прерывал ее рассказа, догадываясь, чем закончится ее история.
— Они обещали приехать через два дня, а потом мы бы пошли в парк, как всегда делали осенью, чтобы собрать опавшие листья, найти желуди, может, даже каштаны, — девушка прерывисто вдохнула, слезы, стоявшие в глазах, мешали ей видеть, она вцепилась в стаканчик, словно он был ее спасательным кругом. — Но они не вернулись. Утром, когда я сидела на уроке, приехала тетя со своим женихом и забрали меня к себе домой. Тетя Аделия плакала, не переставая. Она говорила мне что-то об аварии, внезапных заморозках на дороге, что отец, который прекрасно водил машину даже в лютый мороз и стужу, не справился с управлением…
Девушка резко попила, словно стараясь проглотить комок, болезненно стоящий в горле.
— Тетя уехала в больницу, а я сидела дома, не понимая, зачем взрослые мне врут. Я думала, что они не могли умереть. Представляешь? — она спросила меня, не требуя ответа.
Я стыдливо отвел взгляд, не зная, что больнее: когда родители от тебя отказываются или когда любят, но исчезают, оставляя в одиночестве.
— Когда они вернулись из больницы, опознав тела, покореженные металлом, — Кетерния нахмурилась, первая слеза скатилась по ее щеке, оставляя за собой серебряную дорожку, — только тогда я заплакала, только тогда поняла, что их больше нет, что никто не пойдет со мной в парк, что никто не будет пить со мной чай по вечерам, никто не поддержит, никто не улыбнется, никто не защитит. Только тогда пришло осознание, что я осталась одна.
Девушка вздрогнула от внезапно налетевшего ветра. Я слегка махнул рукой, сметая ледяной воздух в сторону.
— Тогда, наверное, сломалась и тетя. Она отчаянно желала оставить меня у себя, потому что считала своим главным долгом заботиться обо мне. Однако ее жених… Он был, грубо говоря, против детей. И знаешь, что? — девушка посмотрела на меня, в ее глазах словно плескались боль и горе.
Я покачал головой, удерживая ее тяжелый взгляд.
— Она бросила его. Ради меня, — с сожалением сказала Кетерния, посмотрев на свои руки, покрасневшие от холода. — Отказалась от счастья, любви… Она отказалась от идеальной жизни, о которой всегда мечтала, а ей было всего двадцать один… Мы продали родительскую квартиру, причинявшую слишком много боли, и переехали на набережную, по которой когда-то так любили гулять вчетвером, всей семьей.
Девушка закусила губу, всматриваясь в Неву, терзаемую жестоким ветром. Мне так хотелось обнять стражницу, прижать к груди и не отпускать, убедить, что все будет хорошо, что я буду гулять с ней по набережной, защищая ее от дождя, колючего снега, или в парке, где я насобираю ей желудей и приносящих удачу каштанов, но я не мог ей врать. Как можно? Я ведь даже не был уверен в том, что смогу остаться с ней, что мои стремления мне позволят… Я начал понимать Бостона.
— Тетя несколько лет только и делала, что работала, забросив учебу. Я, как могла, помогала ей, стараясь скрасить ее жизнь, сосредоточенную на вечном и безумном труде, но этого всегда было мало, я знала. Пару лет назад она начала топить свое горе в алкоголе, притупляя ноющую в сердце боль, — девушка попила чаю, ее руки слегка дрожали. — Еще пару месяцев назад я думала, что выхода нет, что она утонет, от нее останется лишь пустая оболочка, а душа упорхнет. Я боялась этого одиночества, которое настигнет меня, я была в ужасе. Однако потом появился ты.
Кетерния краем глаза взглянула на меня и выдохнула облако пара, замершее в воздухе на пару секунд, а потом растворившееся в шепоте деревьев.
— Не знаю, что изменилось в моей жизни с твоим приходом, но я почувствовала, что надежда есть, даже когда все безнадежно. Я бросилась работать, помогать тете, заваливать ее новыми и интересными заказами, которые бы заняли все ее время; главное, чтобы она не успевала подойти к бутылке, — тихо говорила девушка, ее голос шелестел, словно осенние листья, летавшие у наших ног. — Мне удалось спасти ее, заставить забыться. Вскоре появился Бостон, с которым она снова начала искренне улыбаться. Но только потом я поняла, что она справилась со своей болью, а моя лишь углубилась. Как будто кинжал с каждым разом все сильнее и сильнее приближается к сердцу. Я задыхаюсь…