Стражи
Шрифт:
— Кажется, слегка проясняется, — сказал Зимин. — Что-то серьезное случилось то ли вечером тридцатого, то ли утром тридцать первого. После чего императорская чета, знакомая нам, исчезает, начинается полная непонятица…
— А если… — поручик замолчал.
— Что именно?
— Если… Если это какое-то террористическое покушение на венценосную чету… но там удавшееся? Я не буду сейчас обсуждать, чьих это рук дело, если рук… Было удачное покушение, погибли то ли государь с государыней, то ли один государь, но этого оказалось достаточно, чтобы… чтобы все пошло наперекосяк.
На сей раз Зимин задумался надолго, невидящим взглядом уставясь на застывшее перед ними тридцатое июля.
— Мысль, в общем, толковая, но верится плохо, — сказал он наконец. —
— Я знаю меньше вашего, но общее представление имею… — произнес поручик с крайней осторожностью, тщательно подбирая слова, трудно было вслух говорить о таком даже после двух месяцев службы в батальоне. — В феврале семнадцатого государя свергли не социалисты и прочие революционеры, а, можно сказать, свои… Великий князь Николай Николаевич к тому времени питал нешуточные амбиции, не исключено, что уже в седьмом году он видел подходящий случай… Вот вам и схватка меж частями императорской армии, в которой обе стороны сохраняют прежнюю атрибутику, кроме знамен…
— Не спорю — правдоподобно. Вот только вашу версию мы пока что не в состоянии ни подтвердить, ни опровергнуть.
— Господин генерал… Быть может, мне следует отправиться не в тридцать восьмой, а в восьмой? Уж в этом-то времени я могу и с безупречными документами расхаживать, и знать многое наперед, будет легче…
— Эк, каким азартом у вас глаза загорелись… — хмыкнул генерал. — Вынужден отказать в подобной просьбе. Поскольку это получится лишняя трата времени. Вряд ли для сложившейся ситуации целесообразно посылать человека. Потратив часок-другой, мы и отсюда проследим судьбу императорской четы — а вот потом уже будем искать виновника изменений — я продолжаю верить, что конкретный злоумышленник все же есть… И это вас не освобождает от намеченной командировки: «Точка наблюдения» в здания проникать может, но вы же хорошо представляете, как долго и хлопотно будет с ее помощью разглядывать газеты в руках у читающих… А заглянуть в закрытые книги и свернутые карты она не может. Так что вам все же предстоит… Костюм вам закончат только к вечеру, так что у нас есть время все кропотливо обозреть. В общем, отставить. Нецелесообразно.
— Есть…
— До сих пор мы занимались исключительно Москвой, — сказал генерал деловито. — Тамошнее царство, как мы уже знаем, именуется Московским, но это вовсе не значит, что столица — Москва с вероятностью в сто процентов. Так что нужно посмотреть Петербург. Столица — как-никак. И до изменений именно там пребывала августейшая чета и, за редкими исключениями, вся фамилия… От печки будем плясать. Покажите нам Петербург. Сначала посмотрим, что он собой представляет летом тридцать восьмого года. Каюсь, из чистого любопытства хочется посмотреть, благо время позволяет… Давайте, Сергей Никанорыч…
— Куда именно? — спросил инженер равнодушным тоном опытного извозчика.
— Ну, пожалуй… Сначала посмотрим Зимний дворец со стороны улицы, потом перейдем на близлежащие проспекты… Давайте.
Глава IV
ДОЛИНА СМЕРТНОЙ ТЕНИ
Не было ни Зимнего дворца, уже однажды, месяц назад, виденного поручиком воочию, вообще не было ничегошеньки из творений рук человеческих!
Даже берег Невы изрядно изменился — если и впрямь они смотрели на то место, где был дворец, со стороны города, стоя лицом к реке (а откуда же еще). Нева стала еще шире, «точка наблюдения» оказалась над самой кромкой берега — и повсюду простирается… нет, не пустыня, однако тоже совершенно безжизненная равнина, исковерканная, искореженная, перепаханная неведомыми могучими силами: огромные впадины неправильной формы с осыпавшимися краями, бугры и кучи, пространства, занятые какой-то крупной перемолотой крошкой, отличавшейся повсюду от земли. Будто множество исполинских плугов, двигаясь сомкнутыми шеренгами, с крестьянским старанием прошлись по берегу, начисто уничтожив и императорский дворец, и все остальные здания. На том берегу не видно ни золоченого шпиля Адмиралтейства, ни чего-то, хотя бы отдаленно напоминавшего здания, которые должны там стоять: та же голая равнина, отсюда видно — исковерканная теми же силами. И это, сразу можно догадаться, произошло довольно давно: там и сям растет высокая, человеку по пояс, дикая, сорная трава, наподобие бурьяна и лебеды, кое-где выросли довольно толстые деревца — должны были пройти десятилетия…
— Отодвигайтесь, — раздалась команда Зимина… — Высота — не менее десяти саженей, скорость — быстрый шаг пешехода… Ну? — прямо-таки рявкнул он, видя, что инженер сидит истуканом, застывшим взором уставившись на эту апокалипсическую картину.
Тот взял себя в руки — но пальцы у него подрагивали, когда поворачивал рычажки, нажимал кнопки и крутил блестящие диски. Пару раз изображение даже дернулось, качнувшись вниз, вверх, но потом все наладилось.
Долго, очень долго тянулась та же перепаханная, изрытая, покрытая ямами и буграми дикая равнина. Потом разрушений стало самую чуточку поменьше, появились казавшиеся бесконечными груды кирпича, откуда кое-где торчали истлевшие доски, — тут неизвестный катаклизм немного поумерил лютость: дома не в щебенку перемололо, а превратило в бесформенные кучи кирпича и камня. На месте деревянных домов — нечто, напоминающее груду старых тряпок, повсюду буйные заросли сорняков, деревья…
Только в месте, где кое-как угадывалась юго-восточная окраина Петербурга, сохранились какие-то останки, все же позволявшие определить в них дома: где лишь нижние этажи, а остальные смело вместе с крышами, где виднелись лишь фундаменты, обнажившиеся подвалы…
Петербурга не было. Вообще. Полное разрушение в центре, груды кирпича за ними и останки зданий на окраине — но и там, сразу чувствовалось, не могла уцелеть при этакой напасти ни одна живая душа.
Савельев впервые в жизни услышал растерянный голос генерала:
— Господи, что же это? Будто атомную бомбу сбросили… Нет, не особенно и похоже…
…Поручик вот уже месяц с лишком как узнал, что такое атомная бомба. И наблюдал японские города сразу после взрывов. Действительно, не особенно и похоже.
Зимин обеими руками с силой провел по лицу, словно пытаясь стереть что-то со щек, со лба. Поручик застыл неподвижно. Он подумал с неожиданной холодной трезвостью: коли уж это произошло давно, никакого Ленинграда в шестьдесят девятом году быть не может, в том мире на этом месте те же самые руины. Если Маевский оказался в одном из домов в центре… Но могло случиться и так, что он пребывал в одной из советских новостроек, в этом случае дом неожиданно растаял в воздухе, испарился, и штабс-капитан обнаружил себя висящим высоко над диким полем, а потом рухнул вниз… При самом лучшем раскладе — мог же он оказаться в комнате на первом этаже или идти по улице? — он стоит сейчас на безжизненной равнине, глядя на убогие развалины, один-одинешенек, без «кареты». И ведь в одиннадцатом году обосновался и Стахеев с «каретой» — ну, конечно же, в старой части города, той, от которой в некоторых местах и кирпичных куч не осталось, все в пыль перемололо. Вот уж воистину — библейская долина смертной тени…
Он сидел, не в силах шелохнуться, произнести хоть слово. В голове крутилась, бессмысленно и печально крутилась одна из песенок, перенятых Маевским в грядущем, «мирных трофеев», как Кирилл это любил именовать.
…И мне не надо славы. Ничего уже не надо мне и тем, плывущим рядом. Нам бы жить — и вся награда. Нам бы жить, нам бы жить — а мы плывем по небу…— Кажется, я вспомнил, — чужим тусклым голосом произнес генерал. — Тридцатое июля девятьсот восьмого — большой бал в Зимнем в честь стапятидесятилетия лейб-гвардии Белавинского гусарского… Должны были погибнуть все...