Стражи
Шрифт:
Приободрившись, поручик с нешуточной настойчивостью продолжал громко:
— А что, если все же решиться? Мы можем что-то для себя понять… Ущерба в любом случае никакого…
— Полагаете?
— Полагаю, господин генерал. Мы ведь не собираемся заглядывать к ним через плечо и читать какие-то документы. Просто посмотрим, как батальон перестал существовать…
— Уговорили, — произнес Зимин почти благодушно. — Куда мне, старику, против этакого молодого напора… Давайте, господин инженер, для начала посмотрим, как обстояли дела летом шестнадцатого, в любой день…
Никаких иллюзий
Савельев негромко охнул. Он знал, что это когда-нибудь непременно произойдет и в «правильном» времени, но видеть своими глазами — совсем другое…
Длиннейший деревянный забор, когда-то ограждавший территорию полигона, исчез бесследно, вероятнее всего, хозяйственные гатчинцы просто-напросто растаскали его на дрова — в противном случае он, не разрушаясь, простоял бы много лет, на совесть сколочен. Кирпичные стены наполовину разрушены, причем сразу видно, что виной тут не рачительные обыватели, а взрывная волна от тех взлетевших на воздух зданий, что стояли близко к ограде. А бывшие здания…
Как и следовало ожидать, от них ничегошеньки не осталось после череды чудовищных взрывов, которыми люди умышленно уничтожили абсолютно все, что не должно было попасть в посторонние руки. Ни остовов домов, ни улочек — немалое пространство сплошь покрыто грудами размолотого чуть ли не в щебенку кирпича и камня, ни одна травинка, ни одно молодое деревце не пробились сквозь эти нагромождения. Что бы там ни было, а батальон скрупулезнейшим образом выполнил секретный приказ, предписывавший не оставить ничего.
Ворота рухнули наружу, сметенные теми же взрывами, обрушились и кирпичные воротные столбы, и крытая железом арка над створками. Даже будка внешнего караульного, не таившая никаких секретов, если не считать переговорного устройства, судя по кирпичному фундаменту, в свое время старательно сожжена дотла. Ведущая к воротам дорога уже не выделяется меж обочинами — заросла высокой густой травой, совершенно не видна.
— Ну, что же, — бесстрастно произнес генерал. — Судя по всему, все случилось достаточно давно… Прыгайте… ну, скажем, в третье августа девятьсот восьмого.
Все целехонько. Вот только перед воротами, на травке, расположилось не менее отделения солдат из охраны — они сидят в вольных позах, кое-кто курит, несомненно, с дозволения начальства — слева, на скамейке, которой сейчас не было, сидит поручик, тоже курит, осунувшийся, с удрученным видом, рядом с ним, прислоненный к скамейке, стоит автомат, и у внештатного караула автоматы лежат под рукой, сразу видно, что они готовы к любым неожиданностям и скверным сюрпризам.
— Вперед ровно на сутки.
Деревянный забор в неприкосновенности, но кирпичный зияет теми же, уже знакомыми проломами, ворота рухнули, куски обугленных досок на месте будки еще чуть-чуть дымятся, здания превращены в сплошную гору кирпично-каменного крошева, над ней там и сям лениво курятся дымки. «Наблюдатель», не говоря уж о звуках, никак не мог передавать запахов, но Савельеву все равно показалось, что резкий запах гари залепляет ему рот и ноздри.
— Все понятно, — сказал генерал. — Что же, ищите момент, вы сами знаете, что делать…
Инженер кивнул, не оборачиваясь, он словно бы ссутулился, поник, но руки исправно метались над пультом.
— Вот оно!
Действительно, это могло оказаться только последними минутами перед концом.
Ворота распахнуты настежь, из них тянется колонна солдат, при них не видно уже ни автоматов, ни пистолетных кобур, позаимствованных из грядущего, — все до единого предметы, способные заставить задуматься какой-нибудь пытливый — а то и шпионский — ум, остались в расположении. Лица угрюмые, потерянные…
— Разместите «точку» над воротами, чтобы мы видели двор, — распорядился генерал бесцветным голосом. Несомненно, и на него эта картина произвела самое удручающее впечатление.
Теперь они видели примыкающий к воротам двор как на ладони. Тянулась колонна солдат, поодиночке и группами брели офицеры, очень многие в сопровождении семейств, за которыми денщики тащили скудные узлы с наспех собранными самыми необходимыми пожитками. Лица у всех такие же угрюмые, иные женщины открыто плачут, у стены что-то длинное, накрытое грубым брезентом, из-под которого торчат начищенные офицерские сапоги и рука, по-прежнему стиснувшая черный пистолет, — ого, вот даже как, кто-то предпочел таким вот образом остаться здесь навсегда…
— Обратите внимание на всадника. Он явно распоряжается.
— Да, очень похоже, — кивнул поручик, едва сдержав нечто наподобие стона.
Всадник на караковом высоком коне в самом деле чрезвычайно походил на старшего здесь — по движениям его руки двинулась новая колонна и скрылись в ангаре два броневика, к нему то и дело подбегали офицеры и унтера, выслушав короткие распоряжения, бегом неслись в разные стороны, он всем тут заправлял, без сомнения. Других старших командиров нигде не видно, все нити определенно в руках подполковника…
К верховому подбежал офицер в капитанских погонах, размахивавший большим листом бумаги. Он был в полной форме, без фуражки, правда, — но поручик наметанным глазом почти сразу же определил, что человек этот — штатский. Военный такие тонкости подмечает очень быстро: и движения какие-то не те, и саблю он явно не умеет придерживать на бегу, она нелепо колотит по ногам, чего никак не допустил бы кадровый офицер, привыкший держать левую руку соответствующим образом… Пенсне на носу ни о чем еще не говорит, но волосы чуточку длиннее, чем предписывают воинские регламенты. Да и весь облик… Более всего человек в пенсне походил на одного из батальонных ученых — они поголовно, ради соблюдения надлежащей секретности, носили форму, всем особым порядком присвоены воинские звания, что ничуть не прибавило им вымуштрованности.