Стрела бога
Шрифт:
— Та! Нвану! — рявкнул Улу ему прямо в ухо, как может рявкнуть дух в ухо дерзкому ребенку. — Кто сказал тебе, что это твой собственный бой?
Эзеулу задрожал всем телом и ничего не ответил.
— Я спрашиваю, кто сказал тебе, что это твой собственный бой, который ты можешь вести так, как тебе угодно? Ты хочешь спасти своих друзей, угощавших тебя пальмовым вином. Ха-ха-ха-ха-ха! — засмеялся бог холодным загробным смехом, каким смеются духи. — Поостерегись становиться между мною и моей жертвой, не то примешь на себя удары, предназначенные другим! Или ты не знаешь, что бывает с тем, кто окажется между двумя дерущимися слонами? Иди домой, ложись спать и предоставь мне самому решать мой спор с Идемили, который хочет погубить меня, чтобы к власти мог прийти его питон. Теперь скажи мне, как это касается тебя? Говорю тебе,
После этого колебаниям не осталось места. Кто такой Эзеулу, чтобы подсказывать своему богу, как надо сражаться с завистливым божеством священного питона? Это битва богов. Он всего-навсего стрела в натянутом луке его бога. Мысль эта опьянила Эзеулу, как пальмовое вино. В голове у него зароились новые идеи, а события прошлого обрели новое, волнующее значение. Почему Одаче запер в своем сундучке питона? Винили религию белого человека, но в ней ли была действительная причина? Что, если мальчик тоже был стрелой в руке Улу?
А как насчет религии белого человека и даже самого белого человека? Это граничило с кощунством, но Эзеулу был сейчас расположен к смелым обобщениям. Да, как насчет самого белого человека? Ведь, если на то пошло, он однажды уже был союзником Эзеулу и в некотором смысле снова стал его союзником сейчас, потому что, задержав его на чужбине, он вложил ему в руки оружие против врагов.
Если Улу с самого начала распознал в белом человеке союзника, это многое объясняет. Это объясняет, например, почему Эзеулу решил послать Одаче учиться обычаям белого человека. Правда, раньше Эзеулу давал другие объяснения этому своему решению, но они были выражением тогдашних его мыслей. Ведь одна половина его существа — это человек, а другая — та, что во время важных религиозных обрядов закрашена белым мелом — дух, ммо. И половина всех совершенных им в жизни поступков совершена той его стороной, которая есть дух.
Глава семнадцатая
В Умуаро есть поговорка: даже после самых громких событий шум утихает ко второй базарной неделе. Именно так и случилось после ареста и возвращения Эзеулу. Некоторое время всюду только об этом и говорили, но мало-помалу эти события становились не больше как преданием из жизни шести деревень — во всяком случае, так представлялось людям.
Даже в доме Эзеулу все вновь пошло заведенным чередом. Молодая жена Обики забеременела; Угойе и Матефи продолжали враждовать, как всегда враждуют две ревнивые жены; Эдого вернулся к своей резьбе, которой перестал заниматься в разгар сезона посадочных работ; Одаче еще больше преуспел в своей новой вере, а также в чтении и письме; Обика после короткого перерыва снова пристрастился к пальмовому вину. Его временное воздержание от вина объяснялось главным образом осведомленностью о том, что неумеренные возлияния вредны для мужчины, совокупляющегося с женой: он тяжело дышит на ней, как ящерица, свалившаяся с верхушки дерева ироко, и это подрывает ее уважение к нему. Но теперь, когда Окуата понесла, он больше не приходил к ней.
Да и сам Эзеулу, казалось, забыл про свои обиды. Ни словом не поминал он о них во время ежедневных приношений ореха кола и пальмового вина предкам или во время несложного обряда, который он совершал с появлением новой луны. Его младшей жене, отдыхавшей больше года после смерти ее последнего ребенка, пришла пора понести нового. Поэтому она начала отвечать на его призыв и приходила спать к нему в хижину. Это отнюдь не улучшало ее отношений с Матефи, которая больше не могла рожать.
В установленный срок устраивались второстепенные праздничные церемонии года. Некоторые праздники отмечались всеми шестью деревнями совместно, другие — какой-нибудь одной из них. Жители Умуагу отпраздновали свой Мгба Агбогхо — праздник борьбы девушек; умуннеорцы устроили ежегодное пиршество в честь бога Идемили — покровителя питона. Все вместе шесть деревень совершили обряд Осо Нванади — молчаливого отступления, чтобы задобрить обиженных духов родичей, которые были убиты на войне или были вынуждены отдать свою жизнь за общее дело Умуаро в мирное время.
Обложные дожди, как обычно, сменились на время периодом сухой погоды, без чего ямс, несмотря на пышную
В эту пору, к концу сезона дождей и перед большим празднеством года — праздником Нового ямса, Умуачала, деревня Эзеулу, справляла один менее важный праздник. Этот праздник носил название Акву Нро. Он отмечался без сложного ритуала и сводился к поминовению вдовами своих покойных мужей. Вечером в праздник Акву Нро каждая вдова в Умуачале стряпала фуфу и похлебку из кокосового ореха и выставляла миски с этими кушаньями за дверь своей хижины. Наутро миски оказывались пустыми: к дому вдовы ночью приходил из Ани-Ммо ее муж и съедал угощение.
В этом году Акву Нро должен был иметь добавочный интерес, потому что возрастная группа Обики собиралась подарить деревне новую маску предков. Приход новой маски всегда являлся важным событием, особенно когда это маска высокого ранга. В последние дни перед праздником члены возрастной группы Отакагу усиленно готовились к нему. Те из них, кому предстояло играть на праздничной церемонии главную роль, естественно, навлекут на себя злобу и зависть дурных людей, и поэтому они должны были обезопасить себя с помощью защитительной магии. Но и все остальные тоже должны были предохранить себя от злых чар, втерев в неглубокие надрезы на руке кое-какие защитные снадобья.
Все эти приготовления производились, как предписывают секретные обряды духов предков, в глубокой тайне. В последние годы в Умуаро была осознана необходимость более строгого соблюдения секретности вокруг этого ритуального таинства. С некоторых пор старейшинам стало ясно, что, хотя ни одна женщина не осмелится открыто заговорить при виде маски, ей не так уж сложно догадаться, кто из мужчин скрывается за ней. Стоит ей только оглядеть всех, окружающих маску, и она заметит, кто отсутствует. Чтобы преодолеть эту трудность, старейшины недавно постановили, что возрастная группа или деревня, желающая представить умуарцам новую маску, должна поручить роль духа в маске мужчине из другой группы или деревни. Вот почему молодые мужчины Умуачалы, принадлежащие к возрастной группе Отакагу, выбрали человека, который понесет их маску, на стороне — из числа жителей Умуогвугву. Звали этого человека Амумегбу; во время всех этих приготовлений он находился в Умуачале, но его пребывание здесь держалось в строжайшей тайне.
Эдого и Обика имели самое прямое отношение к предстоящей церемонии. Обике было поручено членами его возрастной группы заклание одного из жертвенных баранов перед лицом маски. Эдого же был причастен к торжеству как резчик, создавший эту маску.
Перевалило за полдень. Обика сидел на полу своей хижины, вытянув ноги по обе стороны точильного камня, на котором он затачивал свое мачете. Пот ручьями стекал по его лицу; он трудился, прикусив от усердия нижнюю губу. Он уже извел целую голову соли, обрабатывая точильный камень, и время от времени выдавливал из плода лайма немного сока на лезвие. Два выжатых плода лежали возле камня вместе с несколькими целыми. Обика точил свое новое мачете в перерывах между другими делами вот уже три дня, и теперь лезвие достигло такой остроты, что им можно было бриться. Он встал и вышел из хижины, чтобы полюбоваться своей работой при свете дня. Клинок, как зеркало, сверкал на солнце при каждом движении руки. Удовлетворенный, он вернулся в хижину и отложил мачете в сторону. Затем он прошел во внутренний дворик, где его жена в этот момент наливала в миску воду из большого кувшина, стоящего у входа в ее хижину. Она устало распрямилась и сплюнула, как это делала теперь постоянно.
— Старушка, — поддразнил ее Обика.
— Говорю тебе, если бы ты только знал, что сделал со мной, ты бы пришел и уничтожил сделанное, — ответила она, улыбаясь.
Вскоре деревня огласилась первыми звуками приближающегося празднества. Взад и вперед по всем ее закоулкам носились несколько юношей, колотивших в свои огене. Они искали маску: ведь никому заранее неизвестно, через который из миллиона муравьиных ходов в Умуачале она явится. Долго-долго продолжали они свои поиски, и звон их металлических гонгов и топот ног держали всю деревню в возбуждении. Как только жара начала спадать, деревня опустела: все жители высыпали на ило.