Стрельцов. Человек без локтей
Шрифт:
Представлял ли футбольный интерес дополнительный матч, где Маслов встал бы на пути Эдика? При всей приверженности к «Торпедо» мне казалось, что энергозапас у киевлян был к тому моменту выше. Но вдруг бы и совершил именно Стрельцов чудо — ведь через год с ярмарки поехали все торпедовские звезды, кроме него?
Дядя Саша Вит, как друг Маслова, был в сложном положении, но вышел из него с профессиональной честью, озаглавив статью про торпедовцев «Красивый чемпион». Вит из понятных тогда — и невообразимых или абсурдных сегодня — соображений уделил большую часть газетной («Советского спорта») площади великолепной — кто бы стал с тем
Это напомнило мне криминально-анекдотическую историю с эстрадниками-халтурщиками, которые в каком-то представлении шестидесятых годов процитированную в обозрении строчку «Тамбов на карте генеральной кружком означен не всегда» приписали Пушкину. А когда их прижучили, то вместо того, чтобы сознаться в ошибке, приплели ни к селу ни к городу высказывание Ираклия Андроникова о том, что в некоторых юношеских стихах Лермонтов подражает Пушкину. На что им резонно заметили: Лермонтов — Пушкину, а не Пушкин Лермонтову!
Всегда прежде Валентин Иванов проходил как идеальный партнер для Эдуарда Стрельцова, а не наоборот.
Но дядя Саша, как человек старого закала, был все же совестливее, чем юный тогда Серега Кружков, который в автозаводской многотиражке, выделив особо в составе чемпиона двоих — Валерия Воронина и Валентина Иванова, роль Эдика вообще уместил в две информационные строчки: «В нападении „Торпедо“ в нынешнем сезоне рядом с Ивановым вновь играет Стрельцов. Сегодня на его боевом счету двенадцать мячей». Но, конечно, разбиравшийся в футболе Сергей не по доброй воле оказался до такой степени краток и сух.
…Когда же торпедовцы разместились на огромной эстраде Дворца спорта в Лужниках, где им вручали золотые медали перед пятнадцатитысячной аудиторией, и поздравлявшие со сцены, и публика безоговорочно выделили Эдика — и все товарищи по команде не казались обиженными: они понимали, что присутствуют при акте своего рода неповиновения глупому официозу.
При упоминании — в любом контексте — стрельцовского имени зал одобрительно взрывался демонстративно продолжительными аплодисментам. Заводской самодеятельный секстет затянул тонкими голосами а капелла: «Поздравляем молодцов» — и все присутствующие зашлись от восторга, угадав рифму. На сцену вышел еле дождавшийся своего часа Кравинский с чтением бездарного фельетона на футбольную тему. Но бог с ним с фельетоном. Надо было видеть, каким счастьем светился пятидесятидвухлетний Женя. ЦСКА в тот год занял третье место, но сомневаюсь, чтобы на вручении бронзовых медалей армейским футболистам, за которых Кравинский всю жизнь болел, он торжествовал больше, чем на празднике Стрельцова.
Но больше всего мне понравилось выступление моих сослуживцев по АПН. Мы вышли на сцену группой человек в семь — к нам присоединились наши товарищи, игравшие на гитарах и певшие. После исполненной ими песни, превозносящей «Торпедо» и цеплявшей зачем-то «Спартак», Борис Королев продекламировал эпиграммы, сочиненные им вместе с коллегами на каждого автозаводского игрока. В сборной, где Бескова сменил Николай Морозов, центра нападения играл бывший спартаковский дублер, переехавший в Минск и там обративший на себя внимание стрельцовский тезка Малофеев. И в апээновской эпиграмме Малофеев рифмовался к «корифеев», как назвали мы многие команды, которым минский форвард забивал голы. А в рифме, подобранной под фамилией Стрельцов, мы совпали с зиловским секстетом… Но слово «молодцы» относилось к непобедимым, как все убедились летом шестьдесят пятого года, бразильцам, победить которых, мы утверждали, способен сегодня один-единственный футболист. Королев назвал имя Стрельцова, можно смело сказать, на всю страну — вручение медалей транслировалось в прямом эфире.
Я был рядовым беспартийным сотрудником, а Борис — загранкадром и ответственным секретарем журнала, выходившего на Америку. И я через много лет узнал от него, что начальство нашей идеологической конторы (Евтушенко спросил меня однажды при встрече году, кажется, в шестьдесят четвертом: «Ты все еще в этом разведывательном учреждении?») недовольно выступлением по телевидению и несанкционированными намеками — не наше дело решать: кому выезжать за рубеж, а кому и дома есть смысл посидеть. Смягчило начальство благодарственное письмо от парткома ЗИЛа, устроенное нам по дружбе комсоргом «Торпедо» Парменом. В ответ и его премировали эпиграммой: «Увы, в „Торпедо“ перемена, в команде больше нет Пармена. Теперь работает Пармен комсоргом в опере „Кармен“». Пармен, как я говорил, и вправду пошел на повышение…
В праздничной суматохе никто не заметил тени расстроенности на батановском лице — Борису, как двукратному чемпиону и вообще по впечатлению от сезона, совсем уже решили присвоить заслуженного мастера (год назад заслуженным в «Торпедо» стал Воронин), Морозов советовал даже дырку в пиджаке вертеть для значка. Но вот вновь пересеклись спартаковские и торпедовские судьбы: из-за неприятности с Юрием Севидовым решили в тот год повременить со званиями футболистам. Юрий сбил на своем «Таунисе» пешехода возле высотки на Котельнической набережной. А пешеход оказался академиком Рябчиковым — главным докой по твердому топливу для ракет. Все бы игроку «Спартака» — да еще такому, как Севидов, — простили, но только не космос. И «дело Севидова» не по одному Юре ударило — опять заговорили о необходимости закручивать воспитательные гайки в футбольной среде. Но брежневские времена — не хрущевские: самое высшее начальство не стало особо свирепствовать. Юра Севидов через несколько лет заиграл в алма-атинском «Кайрате», но время его, как у Золушки на балу, истекло…
Как и год назад, мержановская газета признала футболистом номер один в СССР Валерия Воронина. Год назад Мартын Иванович даже не захотел публиковать в «Футболе» оценки тех журналистов, которые не поставили Воронина в тройку лучших. Не хочу зря придираться к Мержанову — возможно, память меня и подводит, а беспокоить Акселя лишний раз неудобно — но, по-моему, мнение тех господ, что лоббировали в лучшие игроки Эдика (а были, надеюсь, и такие), тоже не учитывалось. Редактор «Футбола» так и не признал Стрельцова.
Лучшего футболиста в нашей стране выбирали во второй раз — и во второй раз выбрали Воронина.
И то обстоятельство, что первый футболист оказался заслоненным Стрельцовым, могло бы показаться случайностью — некой эмоциональной, душевной конъюнктурой. Не талант, казалось, был заслонен, а судьба, которая складывалась без стрельцовских драматических, трагических перепадов. И сам Воронин корректно присоединялся вежливым поклоном к овациям, обращенным к Эдику всеми жаждущими, чтобы его перестали замалчивать…
Однако зная, что было дальше с Валерием, можно и предположить, что интуиция большого игрока подсказывала ему тревожные, непрошеные в момент торжества мысли.
Несчастный Мещеряк, беспокоившийся за свое место в «Торпедо», почувствовал возможность трещины в отношениях между лидерами с горько-житейской опытностью.
Я не собираюсь здесь осовременивать репинскую картину, заменяя лица ее персонажей на воображаемые фотографии торпедовских лидеров. Тем более что как же это «не ждали», когда ждали, ждали и надеялись, что вот-вот Эдик вернется. Но добрые чувства в отношениях великих игроков между собой — область, плохо поддающаяся изучению. Тем, кому просторно и комфортно вместе на поле, тесно становится за околицей арены.