Стрелецкая казна
Шрифт:
— Сейчас ножом глаза выну.
Именно такой тихий спокойный голос, буднично вещающий о близких неприятностях, и ломал упрямых. Так случилось и на этот раз.
— Нет! Я все скажу.
— Так чего замолчал, говори! И помни — если мне покажется, что ты говоришь неправду, вырежу один глаз. Если почудится, что недоговариваешь — второй глаз вон.
— Спрашивай, — скривился Равиль.
— Кто хозяин дома?
… Через час я уже знал, кто главарь, где живут другие члены банды. В нападении на стрельцов участвовали именно они, и было их, как я и предполагал, полтора десятка. Никто из них не жил в лесу — все в деревнях,
— Где деньги, где казна?
— У него, у Фильки Ослопа.
Хм, хорошее имечко у главаря. Ослоп — это дубина.
— Ты следил за стрельцами? Из Владимира их конно сопровождал?
— Меня заставили.
Вот почему городской стражник про «татарина» упомянул.
Напоследок я задал вопрос:
— Кто навел, кто предатель? И где он?
— Вот про то не знаю — хоть убей, его только Филька знает.
Я вонзил ему нож в сердце. Башкир задергался в агонии, захрипел. Я вытащил нож из тела, вытер его об одежду убитого, вложил в ножны. Взявшись за халат, оттащил убитого в лес, подальше от дороги. Срезал большую ветку, вернулся на дорогу и замел все следы. Из банды — минус один.
Я дошел до избы и взобрался на сеновал. Чего уж — все спят, вот и мне отдохнуть надо. Завтра будет тяжелый день, и мне нужна свежая голова.
Проснувшись рано от возни хозяйки в коровнике, я попросил у нее поесть, хозяину дал полушку. Крестьянин попробовал монету на зуб, кивнул и через час поставил передо мной на стол вареную курицу, кашу, пиво. Я и этим был доволен — просто ничего другого быстрее не приготовить.
Пока готовился обильный завтрак, я раздумывал — с кого начать? С низов, выбивая их поодиночке, или с главаря? У каждого варианта имелись свои плюсы и минусы. Если с главаря, то где потом прятать казну? Не таскаться же с нею по всем деревням? Если начать с рядовых разбойников, Филька Ослоп узнать может, что кто-то убивает его людей, уйдет с казной — поди его сыщи.
В голову пришел компромиссный вариант. Иду к главарю, забираю казну, думаю — уж одна-то лошадь для перевозки казны у него найдется. Припрячу в укромном месте деньги и примусь за остальных. На том и остановился.
Поев, я поблагодарил хозяев за кров и пищу и отправился в город. Нашел улицу и дом, остановился поодаль и стал наблюдать. Из дома долго никто не выходил — я уже забеспокоился. Дом ничем не выделялся на улице среди себе подобных — бревенчатый, в два этажа, поверх забора видны крыши сарая и конюшни на заднем дворе.
К дому подъехала пароконка, из нее вышли мужик с бабой. Мужик открыл ворота, завел лошадей с повозкой во двор. Е-мое, вот их почему долго не было! Я обратил внимание, когда вошел в город — на колокольне перезвон. Сегодня же день святых Петра и Павла. Никак, с женой в церковь ходил, сука! С виду — благопристойный горожанин; однако я поймал осторожный, опасливый взгляд Фильки, когда он закрывал ворота. Не так оглядывают улицу люди, у которых совесть чиста. Надо брать. Интересно, есть ли кто еще в доме? Осложнения могут быть, если в доме окажутся сообщники. Слуг быть не должно — открывал и закрывал ворота Филька сам, собаки тоже не слыхать, иначе —
Ну да, зачем ему собака, он сам хуже паршивого пса. Да и при его разбойничьих делах наверняка и ночью сообщники приходят — собака лаять начнет, соседи могут полюбопытствовать. «Не должно быть собаки, — решил я, — да и мне шум ни к чему».
Я подошел к соседнему дому, огляделся — улица пустынна. Пора начинать.
Прошел сквозь жерди соседского забора, потом — сквозь забор Фильки. Собаки нет, как нет и конуры. Сунуться в дверь? Что-то меня останавливало, какое-то неясное предчувствие, а чувствам надо доверять. Организм себя сохранить хочет, вот и подсказывает хозяину, только не все слышать внутренний голос хотят и могут.
Стараясь ступать бесшумно, я обошел дом, приник к стене и прошел сквозь бревна. Не зря, ох не зря я прислушался к своим чувствам. Напротив входной двери, метрах в пяти от нее, в длинном коридоре сидел на табурете хозяин и держал в руках арбалет. Меня он не услышал и продолжал разговор, скорее всего, с невидимой мне пока женщиной.
— Марфа, ты постой у окна, понаблюдай. Думается мне — неспроста тот мужик на углу стоял. Если сюда припрется — тут ему и каюк.
Твою мать, это же обо мне! Главарь быстро меня вычислил, хотя в мою сторону вроде и не смотрел. Опытный, сволочь! Убивать его сразу нельзя — мне допросить его прежде надо, узнать, где казна, кто навел на нее. В том, что предатель есть, я уже не сомневался.
Я осторожно, почти не дыша, подошел к хозяину — боялся, что если побегу, скрипнет доска, а с такого расстояния промахнуться невозможно. Подойдя к Фильке со стороны спины, приставил нож к горлу.
— Брось арбалет, не то зарежу.
Другой бы от неожиданности заорал или обмочился, а этот даже не вздрогнул — вытянул в сторону левую руку с арбалетом:
— Бери.
Громковато сказал, явно с целью предупредить жену. Сдуру я взялся за арбалет, и в это время в дверном проеме показалась женщина. Она с ходу завизжала, я отвлекся, и Филька этим сразу воспользовался, ударил по руке. Арбалет дернулся, тренькнула тетива, и арбалетный болт угодил женщине в грудь, оборвав крик. Локтем правой руки Филька ударил меня в живот. От боли я уронил разряженный арбалет, не выпустив, к счастью, нож из правой руки.
Филька упал на пол, сделал подсечку ногой. Ему помешал табурет, но все равно мою ногу он зацепил, и я рухнул. Филька на четвереньках бросился ко мне, рыча, как дикий зверь. Я метнул в него нож, он успел слегка отклониться, и нож по самую рукоять вошел ему в руку. Другой бы от боли впал в ступор, а этот — жилистый. Он вытащил нож из раны, злобно оскалился:
— На ленты порежу!
Саблю я выхватить не успею, лежу неудобно — на левом боку, придавив телом ножны. Этот зверь — с ножом, и выбора у меня нет: я швырнул в него с руки огонь.
Филька вспыхнул сразу, отбросил нож, дико заорал. Я вскочил, бросился в кухню. Ошибиться было нельзя — во всех домах расположение подсобных помещений было одинаковым, да и запах помогал: от кухни всегда пахнет печыо, едой. Я схватил кадку с водой — благо, она была полной — и окатил Фильку. Огонь погас, но одежда кое-где тлела, исходя дымком. Волосы на голове Фильки сгорели начисто, как и брови с ресницами. Уши от огня скукожились, выглядели, как сушеные груши, кожа на руках и лице вздулась от ожогов. Смотрелся Филька жутковато, был в прострации.