Стрелецкая казна

Корчевский Юрий Григорьевич

Стало так тихо, что слышно было, как пролетела муха. Стрельцы стали переглядываться, шептаться.

— Имя! Имя назови! Кто Иуда?

— Ефимий Мезенцев, казначей полка.

В толпе раздалось шевеление, медленно образовался круг, в центре которого стоял в одиночестве стрелец. Возраста уже зрелого, в справном кафтане, без бердыша. Он озирался, не зная, что предпринять.

— Лжа все, наговор!

— Тогда откуда я деньги привез?

Я нагнулся, снял с лошади оба перевязанных мешка и, развязав один, достал

грамотку, что лежала в сундуке на деньгах.

— Вот грамотка из государевой казны, взята мною из сундука.

Я показал се собравшимся, передал полковнику. Тот схватил и начал читать. Обычный финансовый документ, если говорить по-современному.

Стрельцы закричали:

— Государева грамота, о пашем жалованье писана!

— Грамоту эту вместе с сундуком я захватил у разбойников — они жизнью заплатили за вашу казну, за ваших павших собратьев, а главарь перед смертью назвал имя предателя. Лгать мне смысла нет, все как на духу, сказал. Вот собор, вот мой крест.

Я повернулся к собору, перекрестился, поклонился. Площадь взревела:

— Смерть предателю!

Кричали все — даже понять было невозможно. Потом стрельцы накинулись на казначея. Раздался жалкий вскрик, звуки ударов. Стрельцы отхлынули снова, и на земле я увидел окровавленное месиво — все, что осталось от казначея. Полковник взял ситуацию в свои руки.

— Кончай самосуд! Становись в очередь — сейчас писарь жалованье раздавать начнет.

Настроение толпы резко поменялось. Еще недавно они были готовы вздернуть своего начальника, затем кровожадно изрубили казначея, а теперь потянулись в очередь за деньгами, перебрасывались шутками.

Все, бунту и бузе конец. Нынче все трактиры полны будут пьяными стрельцами. Однако полковник не был бы воинским начальником, если бы не радел о деле.

— Первый десяток, что жалованье получит, — на охрану ворот! Исполнять.

И любопытное дело — стрельцы, только что готовые вздернуть своего полковника и потом крушить все подряд, получив деньги, рысцой побежали к воротам и встали на пост.

Видя, что все успокоились, посадник потянул меня за рукав. Я повернулся к полковнику.

— Лошадей тати продали, забери этих двух — не мои то лошади, главаря шайки. Пусть теперь стрельцам послужат.

Посадник затянул меня в дом, усадил на скамью.

— Рассказывай!

Я вкратце, обходя скользкие моменты вроде прохождения сквозь стены или бросания огня, пересказал о спасении казны. Посадник внимательно выслушал, разгладил бороду.

— Молодец, хвалю. От себя и от жителей благодарность. Чуть бунт не вспыхнул, вовремя успел.

— Торопился.

— Ты это, вот что… Дом я тебе обещал, так это… м-да… не будет дома, ты уж не серчай. Продан дом-то, поторопились.

— Прощай, посадник. Дал слово — держать надо. Не ради дома я казну искал, да все равно обидно.

Я повернулся и вышел, громко

хлопнув дверью. Честно сказать, я так и предполагал. Начальство всегда наобещает с три короба, а потом — извини, так получилось. Сказать, что я расстроился — так нет, но осадок в душе остался.

На лестнице мне встретился Елисей Буза, дьяк.

— Здрав буди, Юрий. Наслышан уже о казне, твоими трудами возвращенной. И о доме знаю, не моя в том вина. С возвращением!

Он обнял меня. В принципе — неплохой мужик.

— Ты на посадника не серчай. Надо чего будет — ко мне обращайся, что-нибудь придумаем.

— Бывай здоров, Елисей.

Я вышел на площадь. Стрельцы стояли в длиннющей очереди, но настроение у всех уже было благодушное. Передо мной расступились, и я пошел к себе домой. Лошадей уже увели. Когда я выходил из крепостных ворот, стрельцы дружно вскинули бердыши «на караул», приветствуя меня, как большого воинского начальника. Я приложил руку к сердцу, благодаря. По-моему, со стрельцами у меня отношения наладятся.

А дома меня ждал обед — и когда только Ленка успела приготовить?

— Васька где?

— Уже баню топит. Где ты его нашел?

— По дороге прибился. Жалко его стало, вот и взял. Пусть у нас поживет. Места хватит, кусок хлеба найдется. Помогать по хозяйству будет, грамоте научим, глядишь — человеком вырастет, а не помрет от голода и не замерзнет в лесу.

— Пусть живет, он мне сынка погибшего напоминает.

— Вот и славно.

Все вместе сели за стол, не спеша, сытно и вкусно поели, а я еще и приложился к вину. За трапезой я вкратце пересказал события. Лена и Вася слушали, открыв рот.

— И ты отдал казну? — спросили они почти одновременно, когда я закончил рассказ.

— Это их жалованье, а иначе — быть в городе стрелецкому бунту.

— Так, мужчины — в баню, уже согрелась! — скомандовала жена.

Мы с удовольствием отправились в баню.

Когда Васька разделся, я с жалостью посмотрел на его худенькое тельце, покрытое на спине рубцами. Видно, досталось пацану. Ладно, захочет — расскажет потом, сейчас не буду лезть в душу.

Знатно попарившись, мы смыли всю дорожную грязь. В предбаннике не спеша попили прохладного квасу, перешли в дом.

— Вот что, Лена. Я там тканей разных привез — пошей на парня рубахи, штаны — ну сама реши, что ему надо. Мы же с ним с утра на торг пойдем — сапожки купить надо и еще кое-что но мелочи.

Отвели Васю в комнату, которую определили для его житья. Пацан внимательно ее осмотрел, уселся на постель.

— Мне нравится, здорово! — И счастливо засмеялся.

Мы же с Леной улеглись в разных комнатах. Когда ратник возвращается из похода, сначала в церковь сходить должен, отмолить пролитую кровь — до этого он считается «грязным». А уж крови-то в последнем моем вояже было пролито предостаточно.