Стрелка
Шрифт:
Вытряхивает так долго и упорно потому, что у покойницы был при жизни большой избыток живого веса.
Парадокс: и жизнь — кончилась, и вес — уже не живой, а избыток остался.
Мда… к смерти надо будет похудеть. А то родным и близким все эти лишние пуды и килограммы кантовать…
– Бог в помощь, православные.
Мужики подскочили, схватили оружие.
– Эй, ушкуйники! Чего, не признали? Это ж я, Иван. Мы ж прям впереди вас в караване шли. Пока вы ту девку, Новожею — не прибрали. А я её у вашего старшего откупил.
Моя
– А, мать, тверяк смолненский, итить тебя. Аж перепугал. Показалось — опять поганые лезут. Да, лихо ты нас тогда с бабой… Ни чё. Во, новая сыскалась. Из-под самого эмира. Тощая, бл… Да нам без разницы — лишь бы селёдку ела. Гы-гы-гы…
Построение гипотезы об особенностях сексуального поведения Анки из анекдотов о Васильваныче на основании логического вывода из факта употребления в пищу данным персонажем селёдки — широко известно. Как и то, что подавляющее большинство анекдотов ещё питекантропы рассказывали синантропам. Перед взаимным употреблением.
– Не, ну ты, бл…, глянь! Какую не возьми — всякая в штанах. Экое бесстыдство! Одно слово — басурманы. Помоги-ка перевернуть.
Мой собеседник удручённо разглядывал холщовые штаны, остававшиеся на ногах обезглавленной, колышащейся от каждого пинка, липкой от крови, туши женщины с избыточным весом и обширными вторичными половыми признаками.
Тем временем солирующий исполнитель акта совокупления забился на втором теле. Завершение произошло успешно — он удовлетворённо отвалился в сторону на травку, проветривая своё перегревшееся, от энергичного трения, хозяйство. На его место, повизгивая от нетерпения, кинулся «обувщик», справившейся, наконец, со второй туфлей.
С некоторым удивлением я узнал в нём того малька, который стукал по лодыжкам Новожеи. В процессе «вбивания в девку ума-разума деревами». Как стремительно взрослеют дети в ходе освободительного похода под благословением Богородицы… И в сексуальном смысле — тоже.
Мы оба смотрели на «замену игроков на поле», когда я боковым зрением поймал странное движение моего визави-вегетарианца. Он сдвинул саблю на поясе и взялся за её рукоять.
– Получай, гадёныш плешивый!
Он рывком выхватил клинок из ножен, разворачиваясь ко мне и вздымая саблю. А я…
На голове — косынка, на поясе — завязанная рукавами рубаха, в руках — узел со шмотками. Ни доспеха, ни шелома, ни меча булатного. Как Добрыня Никитич перед Змеем Горынычем в ходе того достопамятного речного купания.
Но есть разница. Две. Но маленьких. Из шмотья выглядывают.
У меня — не мечи полуторные, не сабли харалужные в метр двадцать ростом. У меня — «огрызки», которые посторонним не видны. Ибо засунуты вместе с портупеей в общий узел. А вот рога-то их… никуда не сунешь — торчат снаружи.
Я швырнул узел в лицо противнику, одновременно выдёргивая другой рукой зажатые между пальцами оголовья своих «огрызков». Тот лихо отмахнулся, отбивая узел в сторону, инстинктивно отступил, наступил на объёмную, хорошо тронутую целлюлитом нижнюю конечность обезглавленного тела и завалился.
Я всегда говорил, что женские ноги — страшное оружие. Вот пример: ещё — ничего, а уже — лежит. Два шага, укол… Всё, уже и не встанет.
Отдыхавший после получения удовольствия чудак со спущенными штанами, был слишком увлечён успехами своего юного «сменщика на посту». Запоздалая попытка скрыться от меня на четвереньках…
Как известно от «Армянского радио»: изнасиловать женщину на бегу — невозможно. Ибо мужчина со спущенными штанами бегает медленнее, чем женщина с задранной юбкой. А уж убежать со спущенными штанами от мужчины в юбке из рубахи…
Я достиг финиша первым. Его финиша. Одним уколом под левую лопатку. Даже без укола в уносящуюся задницу, как было сегодня утром с мордвой. Вот что значит опыт!
Малёк, бившийся в пароксизме предвкушения экстаза на даме — там и остался.
Как барана. Шею перерезал. Глядя в широко распахнутые голубые детские глаза. Разрывающиеся между собственными ощущениями. Ощущениями своей головы, подпёртой моим «огрызком» и собственной головки, впёртой… мда…
Ши-и-ирк. Но — не полностью. Что в резники меня с этими железками… я уже грустил.
У меня ощущение, что я эффективнее режу своих, чем чужих.
Интересно, а новгородские ушкуйники для смоленского боярича, идущего в тверской хоругви с войском суздальского князя… свои?
Сукин сын с саблей! Развалил мне поддёвку под кафтан. Теперь зашивать придётся. И сам кафтан попортил…
Тут баба застонала.
«О поле, поле! Кто ж тебя усеял? Мёртвыми костями…». Плохо провели посевную — некачественно. Некоторые кости ещё не мёртвые.
Пинком отбросил мирно поливающего своей кровью ещё, кажется, шевелящегося юного героя Господина Великого Новгорода и окрестностей и пригляделся к… к «посевному материалу».
Баба была не бабой.
Ой, это не то, что вы подумали! Просто она не тянула на настоящую бабу! Так… максимум — девка. Лет 12–13. Но уже… при всём. Но только-только. Черноволосая, черноглазая, довольно смуглая, с тощими ручками и ножками, но с вполне наблюдаемой грудью, талией и… и всеми остальными признаками. «Всеми» в смысле — голая.
«— Мужчины такие странные! Для них все платья — одинаковые, а отвёртки — все разные!».
Вот не поверите, но я чуток в женской одежде понимаю! Могу отличить рубаху от шаровар. Даже женские! Даже когда оно всё — разодрано вдрызг. Просто клочками.
Кроме клочков одежды, кое-где к её телу прилипли песчинки. В других местах — травинки. То ли — её таскали по пляжу и полянке, то ли — сама каталась. В непросохшем состоянии.
Всё это сверху было обильно полито кровью последнего посетителя.