Стрелок. Извлечение троих. Бесплодные земли
Шрифт:
Лад стал, по сути, последней твердыней былого мира. Те, кто был половчее и посмышленее, перебирались туда из окрестных селений поодиночке и парами. Безоружными выходили они на «ничейный» мост, и в город пускали всех, кому удавалось прорваться через тыловой лагерь и передовые линии осады, ибо сам по себе такой переход уже мог считаться испытанием на мужество и смекалку. Были, конечно же, и такие, кто просто хотел поживиться за чужой счет, но их отправляли обратно без разговоров, но всем, кто умел что-то делать и мастерить (или хотя бы имел мозги, чтобы этому научиться), разрешали остаться. Особенно в Ладе ценились пахари и земледельцы; как говорили потом очевидцы, все парки и городские скверы были переделаны под огороды, ибо выбор у
Время шло. Постепенно характер войны менялся. Соотношение сил медленно, но верно склонялось в пользу седых, осаждавших город, – седыми их прозвали потому, что в большинстве своем они были намного старше горожан. Впрочем, и те с годами не становились моложе. По привычке их все еще называли младами, но всякому было ясно, что молодость их давно отцвела. И мало-помалу они то ли забыли, как надо использовать древнее оружие, то ли оно само вышло из строя за давностью лет.
– Наверное, и то, и другое, – заметил Роланд.
И вот лет девяносто назад – уже при жизни Си и тетушки Талиты – появилась последняя банда изгоев, да такая большая, что, когда она проезжала через Речной Перекресток, передовые дозоры явились еще на рассвете, а последние ее отряды вышли из поселения почти перед самым закатом. С тех пор столь многочисленной армии в этих местах не видали, а предводителем ее был незаконнорожденный принц Давид по прозвищу Шустрый – тот самый, который потом якобы насмерть разбился, пытаясь подняться в небо на механической птице. Он сплотил вокруг себя остатки разрозненных банд и шаек, без дела шатавшихся вокруг Лада. Творил всяческие бесчинства, убивая любого, кто осмеливался встать у него на пути и противиться его планам. Армия седых под предводительством Давида Шустрого сумела все-таки захватить город. Причем не с моста и не с лодок. В двенадцати милях вниз по течению они соорудили понтонный мост и нанесли удар с фланга.
– С тех пор война тихо угасла, что твой огонь в очаге, – заключила тетушка Талита. – Кое-кому удалось тогда еще выбраться из города, так что мы знали, что там творится. Да и сейчас до нас доходят кое-какие известия. И сейчас даже чаще, чем раньше, потому что мост, говорят, никто больше не охраняет, да и пожар, как мне кажется, должен уже поуняться. В самом городе млады и седовласые до сих пор еще глотки друг другу рвут, только мне кажется, что настоящие млады – это потомки тех лиходеев, что пришли сюда с принцем Давидом Шустрым, хотя их по-прежнему называют седыми. А дети тех, коренных, горожан сейчас не моложе, наверное, нас, хотя есть среди них и сравнительно молодые люди, привлеченные старыми баснями и соблазном приобщиться к древнему знанию, которое якобы сохранилось в Ладе.
– Никак не могут они изжить эту старую свою вражду, стрелок. Никак не помирятся млады и седовласые. Причем, скажу я тебе, и те, и другие захотят заполучить себе этого юношу, которого ты называешь Эдди. Если женщина с темной кожей способна зачать, ее не убьют, хотя у нее нет ног. Они оставят ее для того, чтобы она им рожала детей, ибо дети теперь появляются редко. Болезни, которые были раньше, сейчас уже сходят на нет, но все равно дети рождаются с отклонениями.
Сюзанна при этих словах встрепенулась, как будто хотела что-то сказать, но все-таки промолчала, допила только кофе и снова устроилась в позе внимательной слушательницы.
– Да, стрелок, если этих двоих они просто не прочь у себя оставить, то за парнишку они будут драться жестоко и до последнего.
Джейк наклонился и принялся гладить Ыша, но Роланд все же увидел его лицо и мгновенно понял, о чем он думает: опять о том переходе под горной грядой. Ситуация повторялась, только теперь вместо мутантов-недоумков были седые и млады.
– Тебя они наверняка убьют, – продолжала тетушка Талита. – Потому что ты – стрелок и принадлежишь ты иным временам и иным местам. Так, ни рыба ни мясо… какой им в тебе прок? А мальчика можно использовать, научить помнить одно и забыть другое. Из него можно вылепить все, что угодно. Сами они давно позабыли, за что они, собственно, между собой грызутся: мир с тех пор сдвинулся с места и стал другим. Теперь они просто дерутся под жуткий свой барабанный бой… одни сравнительно молодые, другие – а ведь таких большинство – совсем старики, им бы в кресле-качалке сидеть на крылечке… но и те, и другие – безмозглые дураки. Живут для того, чтобы убивать, и убивают, чтобы жить. – Она помолчала и вдруг спросила: – Ну а теперь, выслушав нас, старых пней, до конца, вы, может быть, все-таки обойдете его стороной, этот проклятый город, и не станете лезть с дураками в драку?
Роланд открыл было рот, но Джейк его опередил.
– А расскажите, пожалуйста, про Блейна Моно, – попросил он решительно твердым и звонким голосом. – Про Блейна и про машиниста Боба.
11
– Какого еще машиниста? – не понял Эдди, но Джейк даже и не посмотрел в его сторону, продолжая пристально разглядывать стариков.
– Пути проходят вон там, – отозвался наконец Си, указав в сторону реки. – Вернее, один только путь… идет он по насыпи из рукотворного камня, из которого древние строили свои стены и улицы.
– Монорельс! – воскликнула Сюзанна. – Блейн Монорельс!
– Блейн – это боль, – прошептал Джейк себе под нос.
Роланд только внимательно посмотрел на него, но ничего не сказал.
– А сейчас этот поезд ходит? – спросил Эдди у Си.
Си покачал головой, причем на лице старика отразилась тревога.
– Нет, молодой господин… но на нашей с Талитой памяти он еще ездил. Когда мы были совсем еще юными, а война в городе шла вовсю. Перед тем как увидеть его, мы сначала услышали грохот – такой равномерный и низкий гул, похожий на шум летней бури… такой, знаешь, с громами и молниями.
– Да, – подтвердила тетушка Талита с отсутствующим видом. Она полностью погрузилась в воспоминания.
– А потом показался он сам – Блейн Моно, – сверкая на солнце. И нос у него был такой же, как пуля в твоем револьвере, стрелок. Весь такой длинный, с два колеса, не меньше. Знаю, это звучит как бред, невозможно в такое поверить. Может быть, я ошибаюсь, конечно (мы тогда были совсем молодыми, не забывай, а в юности многое кажется не таким, какое оно есть по правде), но я до сих пор готов спорить, что он был длиной в два колеса, потому что, когда Блейн появился, он растянулся, казалось, по всему горизонту. Такой невысокий и быстрый – ты его не успел еще толком и рассмотреть, а он уже скрылся из виду! Иногда, при плохой погоде, когда над равниной собирались тучи, он, появляясь с запада, вопил, точно гарпия. Иногда он проезжал по ночам, и тогда впереди его несся луч белого света, и мы все просыпались от его пронзительного гудка. Он гудел, как труба, что, говорят, поднимет мертвых из их могил, когда придет конец света.
– Расскажи им про взрыв, Си! – воскликнул кто-то из близнецов, не то Билл, не то Тилл, дрожащим от благоговейного ужаса голосом. – Расскажи им про этот безбожный грохот, который всегда за этим следовал!
– Ну да, я как раз к этому перехожу, – не без раздражения отозвался Си. – Когда он проходил, сначала все было тихо… пару-тройку секунд… иногда, может быть, и минуту… а потом гремел взрыв, от которого содрогались стены, чашки падали с полок, а иной раз случалось, что в окнах лопались стекла. Только звук – безо всякой там вспышки или огня. Как будто что-то взрывалось не в этом мире, а в царстве духов.