Стреляй, я уже мертв
Шрифт:
Из крошечной прихожей они прошли в широкую и светлую гостиную.
— Садитесь, я сообщу дедушке.
— В этом нет необходимости, я уже здесь. Я Изекииль Цукер, — раздался голос из глубины дома. Секундой спустя показался и сам говоривший.
Госпожа Миллер впилась в него взглядом. Он был высоким, с седыми волосами и серыми глазами, несмотря на возраст, выглядел очень бодрым.
Он с силой пожал руку и пригласил ее сесть.
— Так значит, вы хотели увидеться с моим сыном...
— Вообще-то я хотела познакомиться с вами обоими, хотя в особенности с
— Да, причем он настолько умеет убеждать, что министерство присылает к нему самых критически настроенных посетителей, чтобы он объяснил им политику расселения. Что ж, слушаю вас, госпожа Миллер.
— Дедушка, — вмешалась Ханна, — если я не нужна, то я пойду. У меня собрание в университете. Йонас тоже собирается уйти.
— Не волнуйся, я и сам справлюсь.
— Сколько вам нужно времени? — спросила Ханна госпожу Миллер.
— Постараюсь его не утомлять... Час, может, чуть больше... — ответила та.
— Нет нужды спешить, — заверил старик, — в моем возрасте время уже не имеет значения.
Они остались одни, и он почувствовал напряжение. Он предложил чай, но гостья отказалась.
— Так значит, вы работаете на одну из этих НКО, которые субсидирует Европейский Союз.
— Я работаю в организации по делам беженцев, мы на месте изучаем проблемы, от которых страдают перемещенные лица в результате военных конфликтов и природных катастроф... Мы пытаемся оценить их состояние, как и причины, вызвавшие конфликт и пути к их решению, сколько продлится эта ситуация, мы также призываем международные организации принять меры для уменьшения страданий беженцев. Мы проводим очень тщательные исследования, и потому получаем помощь от общественных институтов.
— Да, я знаком с отчетами вашей организации относительно Израиля. Всегда критические.
— Речь идет не о точке зрения, а о реальности, а реальность в том, что с 1948 года палестинцам пришлось покинуть свои дома, они были лишены своей земли. Наша работа — оценить политику израильских поселений, по причине которой сейчас в основном и возникают беженцы. Там, где мы находимся сейчас, на этом самом холме, когда-то была палестинская деревня, от которой ничего не осталось. Вы в курсе, какая судьба ожидала ее обитателей? Где они сейчас? Как выживают? Смогут ли однажды вернуться в то место, где родились? Что вы знаете об их страданиях?
Она тут же пожалела о своих словах, это неверный путь. Нельзя так открыто демонстрировать собственные чувства. Нужно постараться вести себя как можно нейтральнее. Никакой уступчивости, но и без враждебности.
В ожидании ответа она прикусила губу.
— Как вас зовут? — спросил старик.
— Что-что?
— Я спросил ваше имя. Слишком неуютно называть вас госпожой Миллер. А меня можете звать Изекиилем.
— Что ж, не уверена, что это правильно... мы стараемся обходиться без фамильярности во время работы.
— Я и не собираюсь с вами брататься, просто давайте обращаться друг к другу по имени. Мы же не в Букингемском дворце в конце концов! Вы в моем доме, моя гостья, и я прошу вас называть меня Изекииль.
Этот человек сбил ее с толку. Она хотела было отказаться называть его по имени, поскольку не собиралась позволить ему поступать так же, но если он решит закончить на этом разговор... Тогда она пропустит лучшую возможность добиться того, что ее так мучило.
— Мариан.
— Мариан? Ну надо же...
— Распространенное имя.
— Не извиняйтесь за то, что вас зовут Мариан.
Ее охватил гнев. Он был прав, она извинялась за свое имя, хотя не могла понять, почему.
— Если вас это устроит, я приготовила список вопросов, которые станут основой для моего доклада.
— Полагаю, вы поговорите и с другими людьми...
— Да, у меня длинный список для интервью: чиновники, депутаты, дипломаты, члены других НКО, религиозные деятели, журналисты...
— И палестинцы. Полагаю, что вы и с ними поговорите.
— Кстати, я это уже сделала, они — причина моей работы. Перед тем как приехать в Израиль, я побывала в Иордании и имела возможность поговорить со многими палестинцами, которым пришлось бежать после каждой войны.
— Вы спрашивали меня о страданиях беженцев... Что ж, я мог бы говорить об этом много часов, дней и недель.
Трудно было поверить, что этот высокий и сильный мужчина, несмотря на возраст излучающий уверенность, с этим взглядом стальных серых глаз, отмечающих внутреннюю умиротворенность, и правда знает, что такое страдание. Она не собиралась отрицать, что он страдал, но это не означало, что он мог почувствовать боль других.
— Откуда вы знаете, что здесь была арабская деревня? — спросил старик, быстро уловив ее недоверие.
— В нашей организации есть детальная информация обо всех палестинских деревнях и городках, включая те, которые перестали существовать со времен оккупации.
— Оккупации?
— Да, с тех пор как прибыли первые еврейские иммигранты и до провозглашения государства Израиль, а в особенности всего того, что произошло потом.
— И что же вы хотите узнать?
— Хочу, чтобы вы мне рассказали о политике оккупационных властей, о нелегальных поселениях, об условиях жизни палестинцев, дома которых разрушены в качестве мести... почему по-прежнему продолжают возводить поселения на не принадлежащих им территориях... Обо всём этом я собиралась поговорить с вашим сыном. Я знаю, что Аарон Цукер — один из самых рьяных защитников политики расселения, его статьи и конференции сделали его знаменитым.
— Мой сын — честный человек, храбрый военный в те времена, когда служил в армии, и всегда был известен тем, что громко говорит то, что думает, не заботясь о последствиях. Проще всего жаловаться на политику расселения или просто молчать, но тайно ее поддерживать. У нас в семье мы предпочитаем говорить в лицо, что думаем.
— Потому я и здесь, потому министерство иностранных дел и прислало меня поговорить с вашим сыном. Он — один из лидеров общественного мнения Израиля.
— Вы считаете, что те, кто защищают политику расселения, почти что чудовища...