Стремглав к обрыву
Шрифт:
– Борис, не уходи, пожалуйста.
– Мне очень жаль, что это случилось с Мартином, – сказал он, не оборачиваясь.
– Не побудешь со мной?
– Мне пора идти спать. – Он исчез.
Раздался звонок. Я пошла открывать, не дожидаясь Фернет. За дверью стоял незнакомый юноша, наверное, приятель Лотты. У него оказалось какое-то необычное имя, что-то вроде Брук Карпентер. В прихожей появилась разодетая Фернет, которая явно собиралась уходить. Я попросила ее передать Лотте, что ее ждут, и по пути в библиотеку поняла, что сегодня канун Нового года, поэтому юноша и зашел за Лоттой. В новогодний вечер все
Минут через пять пришел Дэвид и принес две картонные коробки, перевязанные багажными ремнями. Я провела его в библиотеку. Он поставил коробки на пол и закрыл дверь. Я села на диван. Он сел рядом и обнял меня. Я положила голову ему на плечо, и мы долго сидели так, не говоря ни слона. Наконец я подняла голову.
– Тея сказала, что придет завтра после похорон. Он кивнул.
– Почему после? Она думает, что я не пойду? Я вполне могу пойти туда, просто не буду разговаривать с ними.
– Ты уверена, что хочешь там быть?
– Нет. – Я отвела глаза и уставилась на коробки. – Что в них?
Ты ведь сама знаешь. На что ты еще надеешься?
– Твои вещи. Одежда. Книги. Все, что было.
Я кивнула:
– Как говорится, выставили за порог со всеми пожитками. Кто их тебе дал? То есть кто уложил? Вряд ли мама была в состоянии… Или все-таки мама? Она не просила ничего мне передать?
Он покачал головой. Я встала, раздосадованная его молчанием.
– К чему такая таинственность?
– Я нашел их на вашей площадке, когда возвращался домой. Похоже, твой отец вышвырнул все за дверь, как только ты ушла. Твоей матери еще не было дома. Моя кое-что слышала и кое-что видела в окно.
Не сомневаюсь.
– Значит, отец не пустит меня на похороны?
– Нет.
Слезы навернулись мне на глаза.
– Дэвид, если бы ты об этом от кого-нибудь услышал, то есть если бы ты не знал, что все это правда, ведь ты бы не поверил? Ведь это же дикость?
Он кивнул.
– Я сама до сих пор не могу поверить. Никогда бы не подумала… – Нет, я не могу тебе сказать. Ты решишь, что я сошла с ума. – А если я все-таки пойду на похороны? Он не имеет права прогнать меня.
– Можешь нарваться на неприятность. Он слегка не в себе.
– На похороны ходят не ради удовольствия.
– Ты же сказала, что сама не уверена…
– Не про похороны. Про встречу с ним.
Дэвид снова кивнул.
– Видимо, никто не пытался его переубедить, – с упреком заметила я.
– Бессмысленно, – спокойно ответил Дэвид. – Говорю же тебе, он не в себе. Приходит в ярость при одном упоминании твоего имени.
– Прекрасно, – не удержалась я, – надеюсь, это его доконает.
Дэвид не ответил.
– Что молчишь? Осуждаешь меня?
– Я ведь ничего не знаю, Руфь.
– А я думала, знаешь. Ты же сказал, твоя мать все слышала.
– Не все. Слышала, как ты кричала, что Мартин специально убил себя, чтобы не возвращаться домой.
– А до этого? Она слышала, что он мне сказал до этого?
– Не знаю. Если и слышала, мне не сказала.
– Он… он обвинил меня… – Я снова замолчала. Вдруг Дэвид подумает, что отец прав? Что это из-за
– Хочешь выпить? – спросила я.
– Давай.
– Пошли. Выпивка в столовой.
Он взял коробки и пошел за мной в комнату для гостей.
– Мило, – заметил он, оглядевшись. – Ты пока здесь поживешь?
– Может быть. Она сказала, я могу оставаться, сколько понадобится, хоть до окончания университета. – Мне хотелось, чтобы он понял: я не одинока в этом мире, обо мне есть кому позаботиться.
– Классно.
Я пожала плечами:
– В смысле денег – да. И вообще, это… Снимать бы я такое не могла.
Только вот тебе придется пробираться ко мне тайком. Если бы я снимала комнату, нам не надо было бы прятаться.
– Ну, так в чем дело? – спросил Дэвид. – Не теряйся.
– А я и не теряюсь. Пошли, поищем что-нибудь выпить. Мы прошли в гостиную. Штаммы играли в шахматы. Рядом с ним стоял бокал, рядом с нею – чашка кофе. Я в первый раз почувствовала себя лишней. Мы направились к выходу, но Хелен Штамм успела нас заметить.
– Входите, молодые люди, присаживайтесь.
– Мы не хотим мешать.
– А вы и не мешаете, я все равно проигрываю. Кстати, Дэвид, вы, конечно, играете и шахматы. Доиграйте за меня, а я приготовлю всем нам чего-нибудь выпить.
Она вскочила с кресла, а Дэвид послушно занял ее место. Принесла из кухни лед, смешала три коктейля. Потом Уолтер Штамм и Дэвид заканчивали игру, а мы с ней сидели на большом диване и разговаривали о моих занятиях и о том, как все устроить с Борисом и Лоттой, если я останусь жить у Штаммов. Появился Борис, который был в гостях у мальчика в этом же доме, и ему позволили перед сном выпить бокал вина. Лотта с другом вернулась после полуночи, когда мы играли в слова. Лотта устала, но была очень хороша: с высокой прической и в черном бархатном платье с широкой юбкой. Они разделись, и Лотта унесла пальто в гардеробную, не взглянув на меня.
– Как вечеринка, Брук? – спросил Уолтер Штамм.
– Неплохо, сэр, но Лотта не в настроении.
– Это неудивительно.
Уолтер смутился, как будто его вопрос звучал бестактно в данных обстоятельствах. Но сами эти обстоятельства казались настолько невероятными, что все остальное воспринималось как должное. Смерть Мартина была не первой, с которой мне пришлось столкнуться, но она мало походила на другие. Я помнила смерть дедушки и бабушки; мой дядя по матери погиб во время войны; моя одноклассница умерла от опухоли мозга. Каждый раз мы подолгу говорили об умерших, только о них, как будто обыденные разговоры были бы оскорблением их памяти, откровенным признанием, что жизнь продолжается и ее бурное течение не оставляет времени для переживаний. Но о смерти Мартина не упоминали. Говорили о чем угодно – о комнатах, сдающихся внаем, о занятиях и даже о тряпках. За весь день имя Мартина возникло в разговоре всего два раза: я случайно произнесла его в споре с Дэвидом, а Хелен Штамм – утром, когда рассказывала мне о приготовлениях к похоронам. «Интересно, – подумала я, – говорят ли о нем дома? Скорее всего ему там как раз воздают должное, а если о ком и не упоминают, так обо мне».