Стремглав к обрыву
Шрифт:
Он снова зажал трубку в зубах, но она потухла. Равнодушно положив ее в пепельницу, он сказал:
– Но ты-то, конечно, с самого начала все понимала. Ты сыграла со мной злую шутку.
Прости меня, Уолтер. Прости, если можешь.
– И я решил, что ты хоть и юная, но бессердечная особа.
– Все правильно, – сказала я. – Гадкая девчонка – вот что я была такое. А теперь? Что я такое теперь?
Он пожал плечами:
– Ну а я был просто туповатый молодой человек. Вернее, туповатый и не слишком молодой.
Мы
– Я люблю тебя, Руфь.
Я беспомощно посмотрела на него. Я не могла ему этого сказать. Даже если бы любила.
– Прости, Уолтер. Я не могу. Не потому, что не люблю. Не умею говорить таких слов.
Он кивнул и выпустил мои ладони. В комнате стало очень тихо. Несколько минут назад я еще слышала голоса детей за стеной, но сейчас и они утихли. Я встала.
– Надо все-таки разобрать вещи.
Он не ответил. Я начала перекладывать вещи из чемодана в шкаф.
– Я что-нибудь придумаю завтра. Не хочется никого обременять. Покатаемся на старинном трамвайчике. Потом пообедаем.
После обеда позвоним кому-нибудь. Может, в Нью-Йорк. Им понравится… Как думаешь? – Я повернулась к нему, и он сделал вид, что внимательно слушал.
– Да-да, конечно, делай как знаешь, дорогая. – Взял трубку, выбил ее о край пепельницы, убрал табак. Пойду прогуляюсь. Посмотрю на ночной город. Может, зайду в бар. Не возражаешь?
– Нет, конечно.
Он постоял в нерешительности:
– Я не убегаю от тебя. Если хочешь, пойдем вместе. Буду только рад.
– С удовольствием. – Я не покривила душой.
Мы попытались вызвать няню, но все были заняты. Уолтер сказал, что я, наверное, не захочу оставить детей одних.
– Они ведь не будут знать, где мы. Если только написать Энди записку и положить на видное место…
– У ночника.
– Энди может не заметить. Но, в конце концов, ей уже одиннадцать, и даже если она сама проснется или Филипп и Сьюзен ее разбудят, она сообразит, что делать.
– Они так устали, что вряд ли проснутся, – сказала я.
– Ты права, – ответил он, обрадовавшись, что я хочу пойти с ним.
– Я переоденусь, а ты напиши записку, – попросила я.
Мы очень приятно провели в Сан-Франциско еще несколько дней. Пару раз приглашали на вечер няню и уходили куда-нибудь вдвоем, но, как правило, уставали за день и засыпали почти одновременно с детьми.
В воскресенье утром мы вернулись в Нью-Йорк, попали в чудовищную июльскую жару и сразу решили: как можно скорее уедем на озеро.
Дома нас ждал длинный список телефонных звонков, один из них – от некоего мистера Сигала, который обещал перезвонить. Это вполне мог быть Дэвид. Мы давно договорились, что, если трубку возьму не я, он назовется чужим именем. Значит, мы все-таки разминулись. Я пожалела, что не позвонила ему, пока была в Сан-Франциско. Накануне отъезда я уже начала набирать номер, но подумала, что ему это
До конца июля стояла жаркая погода. Мы вели обычную загородную жизнь. Уолтер приезжал на уик-энд, а иногда и в середине недели. Нам по-прежнему было хорошо вместе, хотя бурные ночи больше не повторялись. В последнюю неделю июля неожиданно установилась холодная погода и держалась весь август. У всех испортилось настроение. Лотта, отчаявшись забеременеть во второй раз, на месяц уехала с Эдвином в Европу развеяться и оставила нам Маргарет. Ее присутствие не создавало дополнительных хлопот, хотя я, устав от бездействия, была бы им только рада. Наоборот, мне не надо было развлекать Сьюзен, когда Энди и Филипп отправлялись куда-нибудь без нее. Погода не менялась, и я не знала, чем себя занять. Набрала в городской библиотеке кучу книг, но читать не могла. От скуки принялась готовить, освоила торты и разные экзотические блюда. Борис и Таня тоже отправились в Европу и предполагали там встретиться с Лоттой и Эдвином. Все четверо прекрасно ладили между собой, несмотря на яростные споры о политике, которые иногда вспыхивали между Таней и Эдвином. Мне их не хватало: они бы рассеяли скуку очередной бредовой дискуссией. Например, о том, все ли правые психопаты.
На третьей неделе августа в среду утром приехал Уолтер, а вечером позвонил Дэвид. Я совершенно не ожидала его звонка и даже не сразу узнала голос. Потом спросила шепотом:
– Это ты, Дэвид? – Я разговаривала из кухни и не знала, далеко ли Уолтер.
– Я, твой рыцарь с Запада.
– Ты где?
– Милях в двадцати от тебя. В туристской гостинице у подножия горы. Знаешь ее?
– Сейчас приеду, – ответила я и быстро повесила трубку, услышав, что кто-то спускается по лестнице. Оказалось, это Эстер идет готовить ужин. Я спросила ее, что купить в городе, натянула свитер и выскочила из дому, не предупредив Уолтера, чтобы не лгать ему.
От нашего дома до горы Монтинок меньше получаса езды. К двум вершинам, у подножия которых находятся гостиница и подъемник, ведет узкая извилистая дорога, которую новички часто проскакивают, не заметив указателя. Я много раз проезжала мимо этой дороги, но поднималась по ней только однажды. Сейчас, к своему удивлению, обнаружила, что прекрасно все помню: извилистую полосу асфальта, на которой с трудом могли разминуться две машины, неожиданные крутые повороты; более широкую часть у подножия меньшей вершины, где расположена гостиница, а слева большую вершину и подъемник, в котором сейчас ползли наверх туристы, желавшие полюбоваться на три штата одновременно.
Я подъехала к гостинице, оставила машину на стоянке и вошла в центральный холл, где в беспорядке были расставлены кресла и диваны. В двух больших каминах горел огонь. Я узнала, в каком номере остановился Дэвид, поднялась в лифте на третий этаж и прошла по мягкому ковру в конец коридора. Постучала – и он открыл дверь. В руке он держал бокал с вином. Я быстро вошла, прикрыла за собой дверь и спросила:
– Что случилось?
Он улыбнулся:
– Ничего. Просто хотел тебя видеть.
– Ты меня напугал. Мне показалось…