Шрифт:
Виль Липатов
Стрежень
Глава первая
Степка Верхоланцев лежит на теплом песке. Глядит в небо, раскинув руки. Изредка налетает неслышный порыв ветра, колышет волосы, гладит разгоряченное лицо. На небе - звезды. Крупные, желтые, словно нарисованные на темном полотне; вспыхнув, прочертив небо стрелами, звезды падают в реку. От Оби пахнет рыбой, йодом, свежестью; на плесе горят яркие огни бакенов - красный и зеленый; отблеск их ложится на воду. Тихо. Обская волна мелодично позванивает, словно кто-то пальцами задевает струну. Когда Степка смотрит на реку, ему кажется - берег медленно плывет.
– Виктория!
– вслух произносит Степка. Просто невероятно, что в одном слове может содержаться так много; он повторяет его по слогам несколько раз подряд.
Сегодня, проводив Викторию с танцев, Степка увидел ее тень на сиреневой занавеске и счастливо вздохнул.
Потом он переехал на левый берег Оби, поняв, что не уснет дома...
Звезды гаснут одна за одной; восток светлеет - над стеной тальника ширится голубоватая полоска, ширится, словно на край неба брызнули капельку синей туши и она расплывается. "Я люблю Викторию!" - шепчет Степка и смущается, словно его подслушали.
Степка Верхоланцев - высокого роста, широкоплечий, черноволосый, у него круглое, большеротое лицо с выпяченной нижней губой. Улыбка у него появляется исподволь, осторожно: сперва зажигает глаза, затем трогает полные губы, подбородок с круглой ямкой и уж затем заливает все лицо. Улыбнувшись, Степка долго не может погасить улыбку, словно ему жалко расставаться с ней. Она светится и светится и уходит с лица так же медленно, как и появляется. Когда Степка улыбается, он похож на мальчишку, которому показали чудесный фокус.
Степка ворочается, ежится от радости, ему хочется думать о Виктории, поэтому он гонит все другие мысли и мечты. Но это ему не всегда удается. Он хорошо понимает, что мечты у него ребячьи, глупые, но ничего не может поделать с ними.
Он видит самого себя в белом костюме спускающимся по длинному трапу космической ракеты. Люди в белых костюмах, похожих на развевающиеся туники, бегут к нему навстречу, восторженно кричат, а он спускается все ниже и ниже, протягивает к ним руки, и они протягивают тоже. Он останавливается и видит, что рядом с ним стоит Виктория, тоже в белой развевающейся одежде.
– Ох, дурной!
– очнувшись, ругает себя Степка и укладывается головой на локоть, чтобы было потверже: может быть, не полезет в голову разная чепуха.
Восток совсем посветлел - видна Обь, покрытая тонкой пеленой тумана, бакены, зеленоватая вода; кажется, что река вздымается вверх, к правому берегу. Там готовится к пробуждению рыбацкий поселок Карташево - уже поднимается из труб тонкий дымок, скрипят калитки, идут в стадо коровы, останавливаясь и поглядывая на реку; женщины спускаются с ведрами к Оби; уходит домой сторож магазина сельпо, мягко ступая валенками по росистой траве. Берег дымится.
Степке кажется, что он все это видит. Он засыпает, сладко причмокивает и улыбается во сне.
А за Карташевом встает солнце. Лучи его поднимаются над кромкой тальников, лижут небо, просветляя его, как пламя горна просветляет кусок черного металла. Небо становится разноцветным: белесое, розовое, красное, малиновое.
В седьмом часу утра остекленевшая Обь издает дробный, цокочущий звук, словно в воде работает гигантская трещотка, которую вертит отчаянный, веселый человек. Это от правого берега, от Карташева, описав навстречу пологую дугу, идет катер рыбаков стрежевого песка -- так называют здесь место, где рыбачит бригада. Катер называется "Чудесный". У него на коротком флагштоке вьется голубой вымпел, из трубы выпархивают колечки дыма. Похоже, что "Чудесный" курит папиросу. Он не режет обскую воду, а скользит по ней, как по стеклу.
На бортах катера - рыбаки. В брезентовых спецовках, в зюйдвестках, в глубоких резиновых сапогах, голенища которых привязаны к поясам сыромятными ремнями, они стоят, прислонившись к палубной надстройке, курят и покачиваются вместе с катером.
"Чудесный" приближается к берегу. Насколько охватывает глаз, рыбаки видят пологий песок; за ним - тальники, дальше - небольшая горушка, на ней высокий осокорь с поломанной верхотинкой, поодаль от него- шест с флагом, а вдоль песка, растянувшись почти на километр, висит на кольях стрежевой невод.
Катер разворачивается и, взбурлив воду обратным ходом винта, резко останавливается. Подтянув голенища сапог, рыбаки прыгают в воду.
Первым на Карташевский стрежевой песок спрыгивает бригадир Николай Михайлович Стрельников - полный, солидный человек. Отряхнувшись и басовито прокашлявшись, он озирает берег начальственным взглядом.
– Где Верхоланцев? Вот вопрос!
– строго спрашивает он невысокого старика; тот, стоит позади него, но бригадир не поворачивается к нему. Нарушение трудовой дисциплины - вот ответ!
– Степка!.. Не должен бы... нарушить. Не должен бы!
– говорит старик и часто моргает, словно в оба его глаза попали соринки.
Это самый пожилой рыбак в бригаде, которого все здешние зовут дядя Истигней, по-нарымски произнося его имя Евстигней. У него густые вьющиеся волосы, большой, свисающий с лица нос. Моргает дядя Истигней вследствие полученной на фронте контузии.
– Нарушить не должен бы...
– задумчиво говорит он, почесывая переносицу.
Дядя Истигней шагает медленно, осторожно - кажется, что он боится причинить себе боль резким движением или поворотом.
– Сам знаю... не должен бы нарушить, - внушительно басит бригадир Николай Михайлович Стрельников.
– Вопрос не в том, вопрос - где Верхоланцев?
Дядя Истигней не отвечает. За ним стоит молодой рыбак Виталий Анисимов - тонкий парень с оттопыренными ушами. Он так же внимательно, как и Истигней, осматривался, перед тем как выпрыгнуть из лодки, точно так же вытирал паклей мокрые сапоги, так же - враскачку, медленно - прошелся по берегу и принял точно такую же позу, как и старик.
– Степан не должен бы нарушить...
– голосом Истигнея говорит Виталий.