Стрежень (= Юноша и машина)

Липатов Виль Владимирович

Летом 1955 года Ульян посадил пароход "Рабочий" на мель. Посадил так прочно, что два небольших рейдовых буксира, пришедшие с Усть-Чулыма, не могли его снять, и пришлось вызывать специальное судно, на котором приехали чины судоходной инспекции, возглавляемые молодым и розовощеким человеком, приехал и капитан-наставник Федор Федорович. Старый капитан Федор Федорович немедленно спустился в лодку, объехал вокруг парохода, промерил мели. Покусывая длинный ус, выбрался на палубу, заорал на Ульяна:

– Говори, горел

красный бакен или нет? Я тебя спрашиваю, горел или нет?

Это было до того, как на Оби установили бакены-автоматы.

– Горел, кажется...
– тихо сказал Ульян.

– Как это кажется?

– Красный бакен не горел, - заметил капитан Спородолов.

Стоящий против Ульяна бакенщик втянул голову в плечи. Он был сутул, в застиранной рубахе, в избитых сапогах. Ульян знал, что у него восемь малых ребятишек, которых он не смог бы прокормить на свою зарплату, не будь у него огорода.

Если бакен - красный - не горел, бакенщика нужно было отдавать под суд. Ульяна же могли только снять с парохода.

– Значит, не горел?
– кричал Федор Федорович.

– Постарайтесь точно вспомнить, - неуверенно попросил глава судоходных инспекторов.

– Горел, - сказал Ульян, думая, что он действительно мог не обратить внимания на бакен, так как хорошо знал этот отрезок реки. Вообще, растерявшись, он забыл все - в памяти оставалось лишь то мгновение, когда пароход, дико заскрипев, замер, наклонился, раздался бухающий удар, и в каюте первого класса упал с койки и расшибся в кровь трехлетний мальчишка, а в третьем классе в салоне не осталось ни одного целого окна.

– Как же так, товарищ Тихий?
– огорченно спросил инспектор, а Федор Федорович, крякнув, почему-то отошел в сторону и стал от лееров глядеть в спину бакенщика.

– Бакен горел, - повторил Ульян.

Капитан Спородолов огорченно развел руками.

– Мне почему-то казалось, что бакен не горел. Но я, видимо, ошибаюсь, коли товарищ Тихий утверждает противное. Видимо, ошибаюсь.

– Как же так?
– Инспектор в свою очередь развел руками.

И тогда капитан Спородолов сказал:

– Товарищ Тихий был на вахте выпивши. Мне только что сообщили об этом.

– Кто сказал?
– опускаясь на скамью, воскликнул Ульян.

– Боцман...

Боцман подтвердил - да, Ульян Тихий перед вахтой выпил чекушку водки, боцман сам видел это, но не предупредил капитана потому, что Ульян пригрозил ему.

Боцман лгал - в те времена Ульян почти не пил. Боцман лгал, выгораживал капитана, с которым был связан давней дружбой. Боцман спасал капитана. Дело в том, что Ульян посадил пароход на мель в три чага ночи, когда капитан сам нес вахту и сидел рядом с Ульяном, обязанный контролировать его работу. И капитан был на вахте, но он дремал, уткнувшись в цигейковый воротник.

– Я во многом виноват, - сказал Спородолов

молодому судоходному инспектору.
– Моя вина в том, что я своевременно не обнаружил состояние Тихого и не сделал из этого соответствующих выводов. Я не успел вымолвить и слова, как он резко повернул штурвал и врезался в мель. Я позволю обратить ваше внимание на то обстоятельство, что красный бакен находится в двух метрах от борта судна.

– Ульян!
– закричал Федор Федорович.
– Какого черта!

– Я не пил...
– сказал Ульян.

– Слушай, Спородолов, - Федор Федорович молитвенно сложил ладони, - ты понимаешь, что Ульяна надо судить за это?

– Бакен не горел, - сказал бакенщик.
– Судите меня.

...Капитану Спородолову объявили выговор с предупреждением, бакенщику дали два года условно, и он стал работать в колхозе, а Ульяна Тихого за пьянку на вахте списали с парохода.

На берегу Ульян, оправдывая дурную славу человека, вышедшего пьяным на вахту, запил. И пил все больше и больше. Однажды ввязался в пьяную драку. На следствии оказалось, что он оскорбил милиционера, ударил прохожего, вместе с другими бил окна в ресторане. Его осудили на два года тюремного заключения.

Из тюрьмы Ульян вышел постаревшим. Он стал бояться и стыдиться людей, именно тогда появилась та самая улыбка: "Простите, люди!"

Один знакомый рыбак уговорил его поехать с ним в Карташево - маленькую рыбацкую деревушку на берегу Оби. Ульян согласился. Ему было безразлично. Рыбак привел Ульяна к дяде Истигнею.

– Я сидел в тюрьме, - сразу сказал Ульян.

– Меня пока бог миловал, - улыбнулся дядя Истигней, разрезая на две части большой малосольный огурец.
– Откуда родом?

– Из Баранова.

– Что на Ягодной стоит?

– Точно, - немного оживился Ульян.
– Вы знаете?

– Я, парниша, всю Обь знаю, - сказал дядя Истигней, наливая стопочку. Отпей, сколько полагается. Закусывай. Я всю Обь знаю, - повторил он.
– Всю Обь - назубок. Вот ты меня можешь проверить! У Баранова глубина под яром метров семь, а? Ты, как речник, должен знать.

– Шесть с половиной, - сказал Ульян.

– А у нашего яра?
– живо заинтересовался дядя Истигней.

– Одиннадцать, пожалуй...

– В точку! В Чулым осетер заходит или нет?

– Редко, - ответил Ульян, удивляясь, что старый рыбак не спрашивает его о тюрьме, не поинтересовался даже, за что он сидел.

– Почему редко? Ты мне ответь!
– Дядя Истигней продолжал разговор об осетрах.

– У Чулыма дно деревянное, коряжистое. Его осетер не любит, опасается.

– Правильно!
– качнул головой старик.
– А как по комару определить погоду?

– Это знаю. Перед дождем комар пищит тонко, жалобно, тягуче; перед вёдром - веселее, выше тоном.