Стриптиз
Шрифт:
Здешние, АИ-шные, проскочили мимо. Мимо четырёх столетий той, непрерывно харкающей кровью, заживо гниющей, слепнущей «жизни народной», которая называется патриархальным средневековьем. Стали частью Руси не в 16, а в 12 веке.
Уничтожение, уход местного населения означал, для меня, появление огромного массива пустых, весьма плодородных, с учётом моих агротехнологий, земель. Где я мог расселять переселенцев.
Для сравнения. При традиционной пахоте по лесным почвам обычный урожай сам-трет, 1:3. Арзамасские степи в 16–17 веках давали 1:30. Нетрудно
Повторю: это не было наиважнейшей целью. Поток изменений, который я навязывал здешним землям и народам, постоянно ставил более приоритетные, более «горящие» задачи. Но служило очень хорошим подспорьем.
«Деньги — вовсе не самая главная вещь! Но очень неплохая — вторая». Свой хлеб — тоже.
Первой же, главнейшей, оставались люди. С их этикой, навыками, знаниями и умениями. Наработанные решения в части освоения не лесного, но степного пространства, создания в нём крупных пашенных сообществ, оказались просто бесценными. Когда через несколько лет мы вышли в Великую Степь — у меня уже были люди, которые «знали как».
То создавая новые веси, то используя свежие пепелища мордовских селищ, смешивая в одном поселении мирное местное население со своей разно-племенной набродью, мы начали осваивать и эту землю.
Местные ещё долго были видны: в мордовских селениях избы ставят посреди двора или, если и на улицу, то окнами внутрь. Русские избы — наружу, на улицу.
Говорили: мордва живёт среди зверей, а русские — среди людей.
Постепенно разноплемённые семьи в селищах разворачивали свои избы к людям. Ощущение опасности снаружи — уменьшалось, желание и польза общения между соседями — увеличивались.
Вот такая длинная грустная история. Про мудрого национального героя. Который оказался недостаточно мудр, чтобы понять — что за странное разрушительное существо пришло в его дом. Про глупого мальчишку, который так ненавидел, так был уверен в себе, что похвастал перед врагом: «Я съем твоё сердце». И стал верным прислужником «Зверю Лютому». Отдал за свой анус, точнее — за рассказ о нём — всё. И себя, и своего отца, и свой народ.
Цена народу — «звон» о дырке особы, приближённой к правителю?
Про злокозненного «Зверя Лютого». Который просто хотел мира и прогресса. И оказался вынужден уничтожать целые племена.
Сказано: «Могущество России прирастать будет Сибирью». Могущество «Зверя Лютого» прирастало всем. Эрзей и мокшей, марийцами и мерянами, муромой и мещеряками, литвинами и нурманами… Людьми.
Часть 87. «Городец наш — ничего, населенье таково…»
Глава 474
— Приехал? Ну-ну… Герой, говорят. Победитель. Сказывают — цельную орду побил. Правда, что ль?
— Правда, Аким Янович. А ты чего такой недовольный?
— Я недовольный?! Я всем довольный! Аж мироточу! Из всех дыр. Ты пошто дом мой — бабью отдал?! Доброму человеку и голову приклонить негде!
— Аким Яныч! Баба — тоже человек! Им тоже где-то в тепле обретаться надобно! А ты — воин славный. Тебе стужа — не помеха. Или старость уже пришла? Кровь не греет?
— Что?! Ты мне…!
— Стоп. Отбой.
Факеншит! Ну что за человек?! Мы же оба — друг друга любим.
«Любовь — это когда дедушка и бабушка дружат. Хотя знают друг друга много лет».
Мда… Мы знаем друг друга уже много лет. Хотя, конечно, не так долго, как «дедушка с бабушкой». Мы же ценим, уважаем! Друг за друга — хрип перервём. Но как сойдёмся — только искры летят. И ведь дело не в жилье — строят у меня быстро. Хотя, конечно, бывают накладки, но зимницы точно свободные есть. Да и нормальные пятистенки можно найти.
Дело — в «чести». Самый высокий дом — «Акимов». Полуторо-этажный барак, который весной для меня построили, а Аким его занял.
— Какой отбой?! Кому это?! Ты — мне указывать будешь?!
— Тебе, Аким Яныч, доброму батюшке — нет. Как же ж можно? А вот тебе, старшему сотнику Рябине, голове Посольского приказа — очень даже. Изволь доложить — почему ты с Рязани без приказа ушёл?
Аким весь… аж вспетушился. Кажется — даже кафтан его взъерошился. Стал вдвое больше. Ростом, объёмом. Набрал воздуха полную грудь. Для достойного ответа. Сейчас ка-ак…
И — передумал. Военная косточка. Одно дело — своих домашних под настроение погонять, другое — в службе бардак учинить.
Фыркнул. Раз, другой. И, ещё не угомонившись окончательно, но на тон ниже сообщил:
— Нехрен мне тама делати.
— Решать — есть тебе хрен, или нет — мне. Воеводе Всеволжскому. Старшему по команде. Изволь объясниться.
Не уймётся — вышибу. При всём моём уважении и приязни. Я только с похода, с холода пришёл, смертную сечу пережил, два народа уполовинил…, а он мне тут… старческие истерики устраивает. Не уймётся — силком в разум приведу!
Аким уловил мой настрой. И перешёл к развёрнутым ответам.
— Нехрен, нехрен. Мастеровщины твоей хотелки исполнять? Обойдутся. Пущай там Николашка твой скачет. Я его с Живчиковыми людьми свёл, негораздов разных… по-унимал. Ничё. Смысленные люди, разберутся. Живчик-то противу тебя не пойдёт… ну, уж если особо сильно оборзеешь, не по чину хайло раскроешь…
И вдруг переходя в просительную, жалостливую отчасти, интонацию:
— Скучно мне там, Ваня. Вышки эти, фа… фактории. Не понимаю я в этом. Дело-то сделано. Победа — добыта. Калауза более нет, хлебный торг — вольно, Живчик — за тебя. А далее… не моё.