Стриптиз
Шрифт:
Разгром Башкорда должен был поднять степняков в большой поход. Катастрофическое ослабление эрзя открыло бы половцам пути в Эрзянь Мастор. Вплоть до Волги, до Стрелки. Но мудрый Боняк, послушав Алу, не позволил начаться новой войне. Его Элдори, союзные ему орды, не сдвинулись с места, не пустили удальцов.
В становищах в Степи покричали. Похвастались друг перед другом как бы они бы лихо порубили бы всех, какую бы богатую добычи они бы взяли бы в набеге… «По-быкали». И затихли.
К чему батыру добыча, если Элдори срубят голову на отходе? Боняк… мудр. Или — что-то
Боняк «поднимался», переваривая последствия нашей победы, богател на нашей торговле, «приголубливал» нищие коши, уходившие от других ханов. А я снова работал «нужником согласия»: влияние по обе стороны степного порубежья, отношения с Живчиком и мокшей, с Боняком и Алу — позволяло гасить неизбежные пограничные негоразды.
Кипчаки выдали Живчику нескольких рязанских бояр, бежавших в Степь. И получили пол-ведра хрустальных подвесок со стилизованном изображением коня — символом Хан Тенгри. Полонея всё лучше осваивала алмазные резцы.
Хороший конь стоит на «Святой Руси» 3 гривны — 60 ногат. В Степи — 20. Хрустальная подвеска стоит в Булгаре — 1 ногату. В Степи — 3. Но нигде в мире ты не найдёшь хрустальной подвески с изображением Коня — Хан Тенгри и Семи Хвостов — знамени сары-кыпчак. Нигде! А глупые русские меняют такую редкость на коня. Один к одному.
Ослабление противостояния на границе позволило русским поселенцам увеличить запашку. Дополнительный хлеб был полезен в Степи. И крайне необходим мне. Начали мы закупать у кипчаков и скот.
Во многих таких делах Алу выступал активным участником. Он же не хан, не родовитый аристократ — ему можно. «Можно» — новое, непривычное. Серебро нешумным ручейком вливалось в его кису.
Чисто комиссионные!
Для справки: долька посредника при таком торге — от 100 %.
Добрый нрав, здравый смысл, не демонстрируемое богатство, явное дружелюбие и щедрость — обращали к нему многие сердца.
Мудрый Боняк — «благосклонно дозволял». Снисходительно посмеивался над «детскими забавами». Ненавязчиво маячил своим авторитетом, своей силой за спиной «безродного рабёныша». Кому-то охота ссориться с Серым Волком?
Алу вырос у меня. Среди множества весьма разных людей, живших и работавших вместе. Уровень ксенофобии, обычный для степных кошей, ему не был свойственен. «Презумпция невиновности» — чужак считается врагом не по факту чужести, а по факту враждебности. Для него было нормально уважительно и дружелюбно общаться с торком Чарджи и голядью Фангом, боярином Акимом Рябиной и вчерашним холопом Потаней. Видеть человека, а не этнический, родовой или социальный лейбл.
При этом он вполне эффективно бил морды — школа Ноготка, джигитовал — школа Чарджи, рубился — Артемий с Ивашкой очень неплохо потрудились. Обоерукий бой длинными палашами, поставленный Салманом, избавил Дикое Поле от пары придурков. И многих глупых и жадных — от иллюзий.
Тоже — из «культурной традиции» моего дома. «Попроси — я поделюсь. Возьмёшь сам — сдохнешь».
«Короля играет свита» — вокруг Алу формировалась его собственная «свита». Из таких же как он молодых, энергичных, любопытных, безродных… Не боящихся своими руками промазать телегу колёсной мазью, не считающих, что есть только два достойных дела: делать детей и резать врагов. В остальное время — пить кумыс на кошме.
Алу разговаривал, помогал, улыбался… И по Степи уже неслось:
— А младшенький-то Бонякович… разумен да не чванлив. Богат, удачлив, отзывчив… Повезло старому Боняку с младшим сыном… Нам бы такого хана…
Обычная, повсеместная фаза исторического процесса — расслоение родо-племенного общества, выделение наследственной знати, происходила и у кипчаков.
Положение народных масс ухудшалось, имущественное неравенство нарастало. Стандартное обнищание вызывало стандартную реакцию — надежду на «доброго царя». Здесь — на доброго хана. Который: «наполнит рты — мясом, обернёт животы — шёлком». Который сделает жизнь «по правде, по старине».
Алу принадлежал по крови отца — к высочайшей степной аристократии, к одному из самых легендарных в Степи родов. А по своему статусу, по «судьбе матери» — «рабёныш» — к низам, к самому простонародью.
Когда он, юноша «от крови Серого Волка», весело, как с равным, говорил с безродным простым пастухом — это воспринималось как благодеяние, как любовь к «малым и сирым». И многие сердца раскрывались ему навстречу, как раскрывают свои бутоны цветы в степи — навстречу восходящему солнцу. Его появление наполняло становища улыбками, было подобно началу нового весеннего дня.
Так же, на равных, он разговаривал с ханами и подханками. А когда в ответ ему хамили и злобились, он улыбался и удалялся. Вместе со своими товарами. Конечно, обидчик купит их. Но заплатит — втрое.
Я нахожу здесь некоторые аналогии с судьбой Темуджина, ставшего Чингисханом. Отпрыск славнейшего монгольского рода тоже пережил нищету, множество несчастий и обид от родовитых соседей, посидел в колодке раба.
Гумилёв утверждал, что именно внесение элементов социальной, а не чисто родовой борьбы в схватку за власть в монгольских степях, привело к созданию столь эффективной, столь могучей и огромной империи. Энергия простолюдинов — «нам нечего терять кроме своих цепей, но обрести мы можем весь мир», освобождённая от оков родовых отношений и наследственной знати — привела к созданию самого большого государства средневековья. К обретению, если не всего мира, то значительной его части.
Чаяния «желтого народа», мечты о справедливом, о «добром» хане персонализировались в Алу. А мы с Боняком не сговариваясь, не явно — помогали юноше. Точнее — давали ему возможности помочь себе самому.
Не надо иллюзий: если бы Алу был другим — всё было бы иначе. Он сам себя сделал. Потому что смог. Но об этом — позже…
В ночь перед выступлением в Эрзянь Мастор Вечкенза вдруг сказал:
— Я хочу креститься. Наши боги озлобятся на меня. Много людей погибло. Теперь богам будет мало подношений. Они будут мне мстить. Твой бог милостив. Твой бог радуется, когда к нему приходят люди. Он могучий, он защитит меня от богов эрзя.