Стриптиз
Шрифт:
— Есть. И ещё есть… родня.
— Алу, возьми этого человека и обойди пленных. Людей Серого Волка волчонок Алу вернёт Волку. Людей и близких родственников. Не драться, не спорить, разговаривать. Идите.
Пара парней из свиты присоединились к моему «волчонку» и отправились… собирать подарок старому хану.
Боня-хан. Внук легендарного Боняка. Боняка Шелудивого, как называют его легенды к западу от Днепра, поющего с волками, режущего то русских, то мадьяр, то печенегов, то греков…
Главное: любимый отец и учитель моего
Конечно, мальчик привирает: любовь смотрит через розовые очки. Точнее — преувеличивает.
«Преувеличение — это правда, которая потеряла терпение».
Если он правдив хотя бы на четверть… и то, что я слышал о старом хане со стороны… С таким человеком лучше дружить.
Друзей и врагов надо выбирать самому. А не оставлять такое важное дело на волю случая и эрзянских волонтёров людо-резов.
Последствия моего гуманизма… через четверть часа. На краю поля вижу ссору между группой Алу и десятком воинов эрзя. Подъезжаю.
— Господин! Этот… азор не отдаёт пленников!
— Это моя добыча!
— Это не твоя добыча. Твоей она станет после того, как вся добыча будет поделена между всеми азорами.
Азор в ярости трясёт топором, с губ летят какие-то слова, которых я не понимаю, брызги слюны с кровью — видимо, прокусил щёку в бою. И вдруг с маху опускает топор на голову стоящего перед ним на коленях пленника.
— Ха! Ты хотел его! Возьми!
И рывком выворачивает топор в разрубленной голове. Череп разваливается, ошмётки мозгов летят под копыта моего коня. Я вытираю под глазом — кажется, и сюда попало. Пожимаю плечами, трогаю повод, чтобы повернуть коня, бросаю Сухану:
— Убить.
Мгновенные удары топорами с коня. Три трупа. Сам азор и двое его приближённых, схватившихся за оружие. Третьего срубил секирой Ноготок.
Остальные, сжимают в руках оружие, сдвигаются в кучку, злобно оглядываясь на окружающих их моих верховых. Проповедую. Очень простую истину:
— Война не закончилась. Спор на войне — мятеж. Мятеж на войне — смерть. Не надо спорить. Алу, мальчик мой, продолжай.
При грабеже убитых на бывшем левом фланге орды споров не возникает — вид всадников Салмана убеждает сразу. Заляпанные кровью железные личины людей и коней, ошмётки примёрзшего, прилипшего мяса на доспехах и попонах… Когда высоченная нечеловеческая — без лица, фигура тянет свой, нечеловечески длинный, палаш из ножен и сверху, с седла одним ударом от плеча до паха разваливает стоящего перед ним пешего противника…
«Из одного я сделал двух».
Раза хватило.
А вот справа стрельцов Любима обижать начали. Парни спустились подобрать свои стрелы. Ну, и прихватить полезное.
Начинается толкотня и крики. К месту ссоры сбегаются, вопя, и размахивая топорами, группки эрзянских воинов.
Они из разных родов, но крик:
— Бей жидов! Спасай Россию!
Э-э-э… Как-то мои познания в средневековом эрзянском… Но эмоции — понятны.
В смысле:
— Бей стрелочников, спасай Эрзянь Мастор!
объединяет всех.
Чужаков надо бить. Ксенофобия — обязательное свойство человеческих стай. Особенно — упившихся своей и чужой кровью.
И вдруг всё стихает: из Земляничного ручья вылезает Курт. Яростно отряхивается. Вовсе не земляникой. Снег вокруг густо покрывается россыпью красных пятен — в воде полно крови. Человеческой и конской. Адский зверь разбрызгивает по земле кровавую сыпь. След страшной болезни. Хорошо различимый в жёлтом свете больной луны.
Настрой — сбит. Выпученные глаза одуревших ксенофобщиков возвращаются в глазницы. Поехали дальше.
Я уже рассказывал о том чувстве страшной усталости, опустошённости, отвращения к товарищам, ко всякому звуку или движению, которое охватывает бойца после серьёзного боя? Вот и я, вроде бы ничего не делал, просидел всю битву на пенёчке в сторонке на горушке. Чисто наблюдатель. А чувство — будто по всему телу черти горох молотили. И по душе — аналогично.
Первая волна мародёрства, когда сотни бойцов с засеки кинулись на поле, прошла довольно быстро.
Отдельные группки ковырялись по полчищу до утра, какие-то умники пытались даже коней свежевать. В принципе, конская шкура — вещь полезная, дорого стоит. Но кто тащить будет?
По бивуаку метался наш новый «завхоз». Всё пытался понять — что почём можно менять? Приставал с вопросами. Это что — тоже моя забота?!
— Вот, гля, вот луки ихние притащили, вот гля, ну совсем же целые!
— Отдать. На кой чёрт нам чужие луки, когда мы свои лучше делаем?
Бестолковый мужик. Вот с Николаем — никаких вопросов не было бы. А с этим…
Эх, как бы мне такого найти как Сидор Ковпак? «Дед» был из приказчиков, в Первую мировую получил два «георгия», служил у Чапая начальником трофейной части. Поставил «в строй» десяток трофейных броневиков и красный «паккард» для раненного в бедро Чапаева. В 1942 обоснованно вбросил в партизанские массы один из самых дерзких слоганов: «На иждивении у Гитлера!». А его тактика, столь неожиданная у «завхоза»? С непрерывным движением, с дальними и ближними рейдами.
Впрочем, был бы у меня такой «завхоз» — я бы его сразу командиром поставил.
Пойду-ка я лучше «в штаб», к Вечкензе.
Только подхожу к его… вигваму — оттуда выкатываются два… кудати. Вроде бы. Хотя, может, и азоры. Но не панки. Вцепились друг другу в волосы, в бороды и орут.
Рядом часовой. Сидит. Копьём щёку подпёр — дремлет.
— Это что такое?
— А… доспех подханка не поделили. Вот и сцепились.
— Ссора в лагере? Ай, как не хорошо. А что ж не пресекаешь?