Стриптиз
Шрифт:
Я, может просто со страху, предполагаю численное преимущество противника. Раза в полтора. Но главная беда не в этом.
Столкновение двух примерно равных по численности армий, одна — преимущественно пешая, необученная, мечтающая добраться до своих домов, защищающая ошмётки добычи, и вторая — конная, горящая жаждой мести… Без вариантов, «смазка для пик»… Почти.
«Никогда не считай врага дураком» — общеизвестная военная мудрость.
А если он не дурак, а псих?
Или — станет психом.
Или — как бы его психом сделать?
Когда
Очередной мой прокол: привык, что лесовики ночью не воюют. А вот степняки… Они же через одного конокрады!
«Выглянул месяц и снова Спрятался за облаками. На семь замков запирай вороного — Выкраду вместе с замками!».«Потьмушники мозгуют стибрить клятуру под месяцем» — ночью же!
Ко мне привели очередного панка. Забавный эрзянин: отработал по указанному его отряду становищу, порезвился там. Утром понял, что имеются серьёзные проблемы. Как понял? Бабёнка, на которой он кувыркался, приподнялась с кошмы и упала со стрелой в спине — под откинутый частично полог юрты залетела.
Побегали малость по становищу, погоняли кипчаков, поняли, что уйти степью не получится. Перебили полон и скот, запалили барахло и сбежали в лес. Топали-топали и притопали сюда. В битву, а не в родной тёплый кудо.
— Понятно. А зачем сюда пришёл?
— Так уговор был. Отец Вечкензы занял у моего отца много-много мягкой рухляди. Инязор сказал: только тот, кто пойдёт в поход — получит долг. Вот, я пришёл — поход-то не закончен. Да и сам… Я добычи не взял. Ни имения, ни рабов, ни коней. Так домой возвращаться… стыдно. Здесь будет славный бой. У меня будет слава, у меня будет честь. Глядишь, и разживусь чем. Саблей или конём… Можно будет и домой идти.
— Хорошо. Только завтра не вздумай струсить. Ни славы не будет, ни жизни. Пошли, место твоему отряду покажу.
Подымалась луна, большая, жёлтая, какая-то больная, когда дозорные сообщили о приближении половцев. Сначала прискакал вопящий дурак из конной мордвы:
— А-А-А! Идут! Кыпчак! Кыпчак! Орда! Тысячи! Тьма!
Потом и мои сигнальщики сообщили о появлении конных разъездов противника. Группы кочевников, сперва малочисленные и редкие, становились всё больше, проскакивали всё гуще. Всё дальше входили в «воронку песочных часов». Пришлось поднимать лагерь, выводить людей на засеку.
Вечкенза, умывшийся снегом, выглядел более вменяемым, но бешеный блеск в его глазах то и дело проскальзывал.
Обсудили диспозицию, составили пропозицию, прикинули вариации и разошлись по позициям. Приняли надлежащую позу.
Факеншит уелбантуренный! Позу готовности! К бою и к смерти.
А, блин, страшно, однако… Нервенно… Едрить-каламбурить…
Мои сигнальщики нашли в паре вёрст к югу от ручья в лесу высокую сосну, забрались туда и рассказывали в телеграфном стиле — что они видят. А я сидел в лесу над обрывом с правой, от кипчаков, стороны этой гигантской ловушки для человеков, с южной стороны ручья, так сказать — за линией фронта. И ждал.
Что необходимо сделать — сделано. Остальное… судьба.
Очень поганое состояние. Сиди и жди. Нервное напряжение зашкаливает, а делать ничего нельзя — менять что-то в последний момент — только портить.
Кутузов был мудр — он на поле боя спал. А я — не могу. Не хватает. Мудрости.
Остатки мордовской конницы прорысили по полю, высоко и беспорядочно вскидывая комья снега, ушли на правый, дальний от меня, фланг засеки. Там последний проход, который сейчас спешно закрывают.
Ага, вижу длинную фигуру того панка, который недавно рассказывал сколько покойный Пичай задолжал его папе. Славы ему захотелось! Будет. Там самое скверное место по рельефу. Как бы половцы лесом не обошли. Надо бы ещё дальше по ручью дозорных послать… О-хо-хо… Спокойно.
«И что положено кому — пусть каждый совершит».
Стоик-неврастеник.
Интересно — а мне что сегодня «положено»?
Потерпи Ванёк, подожди чуток. Будет тебе — и положено, и поставлено, и на куски порублено…
В неверном свете луны, в подымаемой тысячами конских копыт снежной взвеси, было тяжело отслеживать перемещение этих… «степных тараканов». Они перескакивали от одного борта ловушки до другого, проезжали вперёд и отходили назад. Сливались друг с другом, проскакивали сотню шагов сплошным тёмным комом, вдруг разделялись и расходились в стороны.
На засеке неразличимой массой шевелилась мордовская пехота. Несколько тёмных силуэтов, копошившихся внизу у ручья, то ли — лёд разбивали, то ли — воду наверх подавали, вдруг кинулись в ледяную воду, стремясь перескочить на половецкую сторону. Сверху завопили, по беглецам ударили стрелы. Кто-то упал в воду, кто-то выскочил на берег. Несколько степных всадников со всего маха погнали коней к ручью, ответили стрелами на засеку, подхватили кого-то из «перескоков».
Теперь Башкорд будет знать о нас кое-что полезное. От убежавших пленников-соплеменников. Что мы довольно немногочисленны, что мы довольно слабы. И что у нас — его жена.
Возможно, это сподвигнет его на атаку.
Потому, что нам нельзя просто постоять!
Нельзя их отразить, нельзя допустить, чтобы орда ушла в Степь. Нам не нужна победа! Только — истребление. Иначе они вернуться.
Были бы в степи — полчаса и конница Башкорда начала бы рубить бегущую беззащитную мордовскую пехоту. Были бы в лесу — после первого удара мордвы дротиками и стрелами — половцы выскочили бы из чащоб как ошпаренные. Но вот так…
Фактор времени.
Конная армия не может долго стоять здесь — нечем кормить коней.