Стриптиз
Шрифт:
Оказался толковый командир. И — не жадный: забрали только то барахло, что смогли по вьюкам распихать, отобрали лучших коней в табуне и отреконь выскочили глубоко в Степь. Обменяли гарантированный отказ от части добычи на гипотетическую вероятность выжить.
Рискованно. Но у этих получилось. Глубокие снега ложатся вдоль леса. Дальше — лесостепь, там сугробы — пятнами. Теряя некормленых коней, уклоняясь от стычек с кипчаками, сумели быстро проскочить, сумели сохранить людей, отряд.
Сразу понятно: «Русь». Хоть бы и «Мордовская».
Один отряд. Что со вторым — неизвестно.
С этими… — сложно. Но договорились:
— Исполняете мой приказ. Пока Вечкенза не придёт. Если «нет» — вон литвины да нурманы. Вразумят. Здесь же и закопают.
«Эмигранты и предатели» покрутили своими языческими носами, посмотрели, что могилы уже копают, что у меня церковных хоругвей нет, крест на пупе не болтается.
— А попы у тебя есть?
— Есть. Чимахай. Не боись — он вас не тронет. Пока не побежите. Ну, а если… Топорами живых положит. Мёртвых — в пекло отправит. За трусость. По вере каждого.
— Ну, тогда другое дело.
Нормальные мужики. Встали в работу — дерева валять.
Потом отряды повалили один за другим. В разном состоянии. Большинство, к моему удивлению и радости — успешны.
Разок заскочил между крыльями леса небольшой загон половцев. Быстро поняли, что им тут будет плохо и убрались. Меня это встревожило — не всех вырезали.
Через день заявился такой… панкура. Здоровенный, оружием увешанный. С крашенным гребнем на голове и большим бубном на спине. Сначала «права качал»:
— Я великий вождь! Я иду в свой кудо! Никто не остановит меня!
Потом вытолкнул женщину-полонянку:
— Это — выкуп. За проход.
Не понял. Он меня, что — за придорожного «мытаря» принял?
Женщина в годах, русская, хорошо одетая. По повадкам — из вятших.
— Ты кто?
— Я — княгиня Ольга.
Кто-о?!
Хорошо, что я не страдаю косоглазием. А то у меня глазки так бы и… заскочили. И не ел с утра — заворот кишок тоже не грозит.
Теперь — то же самое, но помедленнее.
— Святая и равноапостольная?
Тут уже она на меня вылупилась. Потом хохотать начала. Пальцем показывать. Отсмеялась, объясняет:
— Я — княгиня Черниговская, вдова князя Владимира Давыдовича, мать князя Вщижского Святослава Владимировича…
— Магога?! Изя Давайдович — тебе деверь?!
Снова удивилась, посмотрела оценивающе:
— Что ж, хорошо, что и среди поганой мордвы слава князей из дома Рюрика известна. Вели вернуть мне моих служанок и вещи. А этого… хамло крашенное с бубном, вели казнить. За неуважение, за вольности и непотребство, к русскому княжескому дому явленные. Муж мой за это тебя пристойно наградит.
Факеншит уелбантуренный! Сословно-любовно-этнический…
— Ты — жена хана Башкорда?!
Она покровительственно улыбнулась, смерила меня взглядом, милостиво добавила:
— И вели шатёр поставить. Не пристало всякой… чуди белоглазой на княгиню русскую зенки вылуплять.
Я… как-то растерялся. Но вид суетящихся на засеке мордвинов напомнил о насущном:
— Э… А где Башкорд?
Она отошла уже шага на три, полуобернулась, бросила через плечо:
— Хан-то? По делам отъехавши. Скоро прискачет. Да не боись ты. Как он эту… из чащоб вылезшую погань… посечёт, да тебя к нему приволокут — я словечко замолвлю. Кыпчаки-то — не звери лесные. Погоняют плетями малость для острастки, да и отпустят. Шатёр вели. Да прогреть добре — замёрзла я малость.
Она была абсолютна уверена в своём праве приказывать, в безусловной обязанности окружающих исполнять её требования, нестись по мановению её руки, стремиться прислуживать, угождать ей.
«Живенько! На цырлах! Плетями — только малость. Чисто для острастки»… Настоящая русская княгиня, аристократка до кончиков ногтей и волос.
— Стоять.
— Что?! Ты что, сбрендил, забыл перед кем стоишь?! Мурло бродячее! Я княгиня! Из дома Рюрика! Понял, пёсьий сын?!
— Ты не княгиня. Ты — не рюриковна. Ты блудливая сучка средней потрёпанности. Вшивая подстилка из юрты шелудивого поганого. Ноготок, взять, взбодрить, ободрать.
Кто-то не только из пленников, но и из мордвы, попытался возражать. Пришлось потянуть со спины «огрызки». Сбоку, с кучи валежника поднялась косматая голова крокодила — Курт зевнул, облизнулся и демонстративно приступил к ожиданию. Сейчас можно будет поохотиться на этих глупых обезьян в овечьих шкурах.
Ноготок с подручными приступил. Баба заорала. Народ вылупился и отодвинулся. Только приведший её панк рискнул поинтересоваться:
— Ну и хорошо. Раз ты принял выкуп — мы пойдём.
— Стоять. Твоё имя? — Тырпыр — дикий голубь… Так вот, голубок — не тыркай. Пока не пыркнули. Построй людей, перечитай. Мой отрок — всех перепишет. Потом встанешь со своим отрядом вон там. Кто уйдёт — умрёт. И ты — тоже.
— Это… нечестно! У нас уговор! Ты бабу взял — дай свободный проход!
— Где ты видишь бабу? Бабы — в полоне, полон ещё не делили. А это не баба — это оружие. Наконечник копья, направленный в сердце орды. Ты им пользоваться не умеешь. Поэтому, на время боя, это оружие беру я. Иди.
На снегу, в одной коротенькой рубашке, на коленях, с вывернутыми руками и распущенными в беспорядке волосами, княгиня выглядела несколько иначе. Чем десять минут назад. Рядом, на овчине, лежала её одежда и украшения.
— Ноготок, а где крест?
— Не было.
— Ты! Ты сдохнешь страшно! Он выпьет твою кровь, выжжет твои глаза, съест твою печень… А-а-а!
Женщина пыталась отстаивать своё достоинство. Свои права. Которых, по моему мнению, у неё нет. Я просто ухватил ком рыхлого снега и сунул под рубашечку. Ком большой — хватило от низа её живота до горла.