Стриптиз
Шрифт:
Впрочем, я забегаю вперёд.
С Сигурдом собралось идти человек сорок, с Кестутом — втрое.
Это было сложно. Кестут не всем мог доверять. А которым мог — далеко не все хотели плыть куда-то на чужбину. Всё-таки, «Литва Московская» — нормальные русские люди. Жили в лесу, били зверя, пахали землю… Это не моряки-пираты нурманы.
Тоже подарки. Тоже всем. С тщательнейшим учётом чтобы не обидеть. Они же все будут сравнивать!
Напоследок Елица разрыдалась. И выдала:
— Подари мне… себя.
Я несколько… офонарел. Это как?
Объяснили.
Тут я притащил из Городца Хрисанфа. Ребята сразу учуяли «собрата по художествам». Затащили к себе. Самим похвастаться, стороннего мастера послушать. Он, конечно, богомаз. Но талантом и в других делах не обделён. В Киеве-то он без красок, чисто контуром работал.
Вот он и сделал меня.
В локоть высотой, «огрызки» за спиной, косыночка на тыковке, кафтан, сапоги, характерно заправленные за пояс большие пальцы… и совершенно стёбное выражение лица. Помесь радости, удивления и готовности под… подъелдыкнуть. Всё, что на пути попадётся.
— Где ж ты меня так поймал?
— А… это… Ты давеча на Оку смотрел. Ну… а я запомнил.
Ваня! Хрен лысый! Мало того, что «базар фильтруй», так ещё и «фейс придерживай»! Народ же вокруг! Всё видит, всё слышит, всё запоминает… И — лепит. Вот такого… «хрена с бугра с выподвывертом».
Хороший художник показывает не внешность — сущность. Свою сущность показывать… не надо.
Лепить меня я запретил строго-настрого.
«Не лепите. И не лепимы будете».
А эту статую… хоть и без гранаты… пришлось подарить.
«Я-глиняный» спас Елице жизнь. В Самбии в ходе одного из эпизодов, к ней в спальню ввались трое мужиков. Убивать пришли. Вот этой штукой, которую она на столе держала, Елица первого и приголубила. Со всего маху в лоб. Остальные разбежались.
Потом писала, извинялась, что подарок мой разбила. И благодарила за свой, единственный женский, панцирь. Потому что эпизоды у них… продолжали случаться.
Елица наплакалась, прощаясь с отцом-матерью, обрыдалась с Ракитой, с сёстрами и вечерком заявилась ко мне. В роскошном даренном шёлковом халате с драконами. Покрутилась передо мной, хвастая обновкой. Потом встала напротив, чуть насупилась:
— Иване… Господин мой… Ты… ты меня от смерти спас. Много раз. С самого начала. Когда из родительского дома в Корабце вынул. Я ж ведь там… не выжила бы. И после. Сколь много ты для меня сделал… Измену мою простил, мужа дал… Кабы не ты… Меня бы не было. Отец с матерью — дитё в мир выпустили… Человеком — ты сделал. И подумать страшно — чтоб со мной было бы, коли ты б не повстречался. Что — я бы была. Кусок мяса ходячий, скотинка тупая двуногая, тварь дрожащая… Ты — жизнь мне дал. Всё дал — и душу, и разум, и тело. Возьми. Это всё — твоё.
И распустила поясок.
М-мать! Стриптизёрка самопожертвующая. Факеншит уелбантуренный!
Не-не-не! Я не про зрелище. Выглядит… очень даже. Даже — очень… Вот когда она так стоит… В напряге и трепете… А у неё тут уже… выросла девочка… мой любимый размерчик… и торчат так… задорно…
С техникой у неё… Стоит как часовой у Мавзолея… Начинать надо с мимики… Личико чуть вниз в пол-оборота, взгляд нежный, скользящий, реснички трепещущие… Ножками… Не в строю же! Все шесть балетных… и дальше… Главное — динамика… Моторика без останова и надрыва… И пошла. Чуть покачивая, чуть поглядывая, потягиваясь-проворачиваясь… как бы не замечая… замедленно-завораживающе… перетекая-переливаясь… привлекая взгляд и вынося мозг…
«Эротика — это постоянное ожидание порнографии».
Моё обычное состояние. Вот, дождался.
Ваня! Спокойно! Девушка разволновалась, расчувствовалась, пришла поблагодарить. Собой…
И чё? — Подарок вполне достойный…
Уймись, хрыч плешивый! Вспомни. Как в 21 веке напрашивались. И очень расстраивались:
— Как «нет»?! А как же теперь?! Это ж надо что-то искать, придумывать-покупать… Или — я не хороша?!
— Елица, ты очень хороша собой. Ты очень… самая обаятельная и привлекательная. На мой вкус — просто прекрасна. Что не можно глаз отвесть. Но… Кастусь знает?
Дёрнула плечиком, отвела взгляд, пальцы рук, сжимающие отвороты разведённых в стороны пол халата, напряглись. Не знает.
— Он — узнает. Почувствует. Будет подозревать. Никакое благодеяние моё, ни вся любовь твоя к нему — не залечит этой раны. Ему будет больно. А вы… уже одно целое. Его боль — станет твоей. Вы изведёте, возненавидите друг друга. Девочка, я знаю как вырастают плоды ненависти, как колосится злоба. Ты прекрасна, желанна. Но… я не желаю тебе такого будущего.
— Ты… ты… ты не хочешь меня?! Не веришь?! Из-за того… из-за моей дурости с тем… посаком новгородским?!
— О чём ты? А… Я про то уже давно забыл.
— Тогда почему?! Почему ты всё время думаешь?! О том что будет потом?! Вот я. Здесь, сейчас. «Потом» — будет «потом».
— Стоп! Факеншит! Стой где стоишь! М-мать… Ты — одеваешься. И идёшь к своему Кастусю.
— Но… почему?!
— Потому что иначе — тебе будет плохо. А я тебя… слишком… люблю. Чтобы делать тебе больно.
Итить-молотить! Как же тошно быть прозорливым! Предвидеть, понимать, переживать… последствия ещё не случившегося события. Представлять себе собственные чувства через пять минут, через час, через день… сказанные и несказанные слова, пойманные взгляды…
«Умножающий знания — умножает печали».
Прежде всего — «знания» о самом себе. И «печали» — о том же.
Обошёл её. Хоть зрелище отсюда не столь… мозговыносительное. Подал поясок, свёл её руки, так и не отпустившие края халата. Ну вот, стриптиз завершился, обнажёнка прекратилась.
Но… стало ещё хуже. В смысле — лучше.
Она прижалась ко мне в моих объятьях, запрокинула голову, глядя на меня снизу вверх, потянувшись губами к моим… а тонкая шёлковая ткань под моими ладонями не скрывает тайн её тела, не ослабляет его жар… скользит и увлекает… как живая юная кожа под ней…