Шрифт:
Клуб находился в стороне от центра. Еще не окраина, но в народе – уже трущобы, индустриальный отшиб. С виду убогая трехэтажная коробка, ни дать ни взять заводское общежитие или административный корпус разорившейся фабрики. Потроха же заведения впечатляли: интерьер в стиле звездолет-бордель, три танцзала, качественный звук, девочки у пилонов, ну и еще кое-что поинтереснее за отдельную плату. Угадали – караоке.
Обычно я наведывался по субботам. Выстаивал в длиннющей очереди, петлявшей вдоль турникета-змейки, и в половине двенадцатого, успев обилетиться по льготному тарифу для ранних птах, проникал внутрь.
Было два места, где я преимущественно любил торчать: уютная ниша в баре на первом этаже и крохотный импровизированный амфитеатр уровнем выше, с фасеточным табло экранов, где девушки «Плейбоя» таяли под тропическим солнцем, как сливочное мороженое.
Обе точки располагались
Людское оживление, упакованное в пеструю обертку, меня всегда подзаряжало. Думаю, тут действуют элементарные принципы квантовой физики: мельтешащие электроны выделяют избыточную энергию – нарядные мельтешащие электроны выделяют красивую избыточную энергию. Мне, как и всякому среднестатистическому городскому жителю с меланхоличным микробом внутри, подобной энергии часто недостает.
Любил я и здешний шумовой фон. Сотканный из мешанины звуков, он напоминал ватный гул самолетных турбин. Если, к примеру, закрыть глаза и представить себя в салоне самолета… очень похоже. Этакий плотный фаршированный гвалт, вливающийся в тебя потоком и странным образом успокаивающий; мутирующий, если слушать его долго, в ни с чем несравнимую динамическую тишину. В такой тишине начинаешь слышать себя, свой голос, и можно даже, напевая под нос, вполне сносно попадать во что-нибудь затейливое, например – «Богемскую рапсодию». С тишиной статичной мне ужиться сложней. Бесплодная штука, парализующая шестеренки воображения, которые быстро замирают, словно мельничные крылья в безветренную погоду.
Места, скованные вакуумом безмолвия, меня никогда не вдохновляли. Кладбища не в счет. Все же кладбище, если прислушаться, очень даже шумное место. Подобно транзитному терминалу, этот узел, связывающий пограничные миры, обречен на то, чтобы быть шумным и по-своему оживленным. Правда, шум здесь иной природы, и, если вы лишены суеверных страхов, человечий могильник с его ни на что не похожими вибрациями может здорово разогнать заржавелые шестеренки вашей души. Частенько я делал так: в субботу, с утра, отправлялся бродить на Богословское кладбище, а вечером меня ждал одинокий столик в клубе на индустриальном отшибе. После мрачных могильных аллей все краски вокруг делались куда ярче, сочнее, а ночью, в огнях неона, с особой бередящей остротой просыпалось то, что проклятые французские поэты называли soif de vie – жажда жизни.
Не скрою, бывало, отсидев ночь, я уходил не один. Время от времени такое случалось. И все же чаще цель посещения состояла в возможности просто побыть наедине с собой; неспешно впитывая завораживающие краски ночи, утоляя эту жажду, настоянную на утреннем дурмане погребальных цветов, печально-траурных тенях и страхе смерти.
Однако в тот субботний день – 20 октября – кладбищенский моцион пришлось отменить: утром, с залива, пришел штормовой ветер, когда поутихло – зануда питерский дождь взялся за свое дело: кап-кап, кап-кап, в час по чайной ложке и остановиться не хочет, и разродиться как следует нету мочи – хуже не бывает. Какое-то время я лежал, слушал эту небесную флегму, потом с трудом заставил себя встать, умылся, приготовил завтрак, перекусил, сполоснул посуду, включил ящик, пробежался по каналам, почитал, глянул на часы – 22.30. За окном все так же моросила сырая питерская немочь. Я натянул плащ, прихватил зонтик и отправился ловить мотор. В полночь, отвесив коробке турникетный реверанс и преодолев контроль, я уже сидел за стойкой бара на первом этаже, злой как черт: какая-то шпана заняла мой столик. В подобных случаях я либо довольствуюсь насестом у стойки, либо шатаюсь по этажам. Шататься желания не было, я опустился на табурет, взял минеральной воды и уставился на батарею бутылок. Сидел, особо ни о чем не думая, отхлебывал по чуть-чуть и время от времени косился в сторону захватчиков. Народ прибывал, людской гам набирал силу, из зала летел вихрь евроданса. Стойка наросла страждущими аж в две шеренги, и бедолагам барменам пришлось заметно прибавить в живости. Изучая бутылочные этикетки, я пытался заарканить динамическую тишину. Но с тишиной не клеилось: справа зашел жаркий спор о сальниках в кривошипе «бумера», слева травили вышедшие в тираж анекдоты. Обернувшись в очередной раз проведать столик, я заметил девушку, стоящую у входа в танцзал. Теребя соломинку в мохито, незнакомка смотрела в мою сторону и улыбалась. Скорее безадресная улыбка – так, хорошее настроение у птички, – решил я и, не желая показаться назойливым, перевел взгляд
Никогда не знаешь, как вести себя в подобных ситуациях. Кажется, что ни сделай, все будет невпопад. Улыбнуться в ответ, наверное, самое естественное. Но хоть ты тресни, не обучен я улыбаться симпатичным незнакомкам. «Сделать ручкой» – фамильярщина. Откровенно проигнорировать? Это ход. Так сказать, для интриги. Но с ней не хотелось затевать подобные игры. Глаза незнакомки выглядели слишком невинно для многоходовок замысловатого флирта. Пока голова соображала, что предпринять, нетерпеливое тело самоуправно выкинуло нечто невнятное, и получилось то, что получилось: кособокая улыбка, полукивок, куцый салют рукой. Девушка отреагировала не сразу. Пауза, замешательство, нахмуренные бровки и как разоблачение моих дурных манер – утомленное закатывание глаз. Поставила стакан на стойку, вышла из бара.
Кому не приходилось попадать в подобные ситуации? Шоу «Лопухи крупным планом» в прямом эфире. В довесок примешивается гадливое чувство, будто подловил себя на легкой шизе. Парень, тебя не имели в виду, ты заигрывал с воздухом. Ку-ку!
Ку-ку так ку-ку. Я допил свою газировку и, злее прежнего, погрузился в чтение этикеток: Jim Веет, Tequila, Pina Colada… Этих трех бутылок хватит, чтобы добить мою печень! Раскроить мне череп! Раскромсать меня на кусочки! И все же я уверен: она смотрела на меня и улыбалась тоже мне. Вздорная штучка, такие сами не знают, чего хотят и что им взбредет в голову. Вздорная, но какие теплые глаза!
Накачавшись, пьяная компания вскоре двинула в танцзал. Я наконец-то перебрался за свой столик.
Удобнейшее место, сидишь себе, как в ложе, а все эти люди даже не подозревают, что разыгрывают спектакль для тебя одного. В центре зала, как всегда в это время, началась рекламная акция пива. Парень в зеленом комбинезоне, с чем-то вроде акваланга за спиной и шлангом в руке, заправлял дармовым пойлом желающих. Выскакивающая под давлением струя шипела, плевалась и неизменно покрывала физиономии алчущих пеной, похожей на мыльную. Возможно, пена и вправду была на глицерине – воздух наполнялся характерным запахом. Готовые принять пивные омовения выстроились в очередь. Только и слышались шипение шланга и гогот публики. Я вспомнил о «клетчатой кофточке». Наверное, пляшет где-нибудь на третьем или так же подпирает стеночку, загадочно улыбаясь. Захотелось увидеть девушку. Не успел я об этом подумать – ее светлая шелковая челка мелькнула в дверном проеме. Облокотилась о стойку и со скучающим видом стала наблюдать за пенной вакханалией. Теперь я мог разглядеть ее получше. Лет двадцать пять, не больше. Точеные изгибы стройной фигурки. Узкое, немного бледное лицо. Но как оно оттеняло эти горяче-карие глаза – черные солнца, живые и печальные одновременно… Но с ее данными одета скромница была до жути старомодно: провинциальная интеллигентка из старых советских фильмов – лучше не скажешь. О кофточке я уже упомянул, ниже шла серая юбка, ни длинная, ни короткая, позволяющая разглядеть стройные лодыжки. Из нашего времени были разве что туфли: высокий тонкий каблук, крутой подъем. И держалась она на них, прямо скажем, умело, знала, как подчеркнуть свою стать. Я поднялся, дивясь своей решимости, и направился к незнакомке:
– Привет. Можно вопрос? Иначе меня паранойя съест.
Посмотрела насмешливо, и в глазах читалось: ну давай, валяй.
– Вы мне улыбались или я спутал?
Видно было, как она заученно прячет природную теплоту за образом холодной стервочки.
– Наверное, приходишь сюда, чтобы побыть один?
– Если честно – да, – произнес я и замолчал обескураженный… то ли от этих ее слов, то ли от голоса – неожиданно низкого, с приглушенным мерцанием… рытый бархат.
– Вот видишь, сам все понял, – сказала, как отрезала. И потеребила часики на руке, и посмотрела куда-то мне через плечо.
– Не волнуйся, я не из тех, кто клеится, – надо исправлять ситуацию, то бишь врать напропалую, решил я.
– Все вы клеитесь, – сказала так, что трудно было понять: огорчает ее это обстоятельство или втайне радует.
Я вспомнил ее утомленное закатывание глаз. Эта фраза, видимо, из той же серии. Странная девочка. Но явно не глупая. Заполошная, дерганая – это да. Она вновь бросила взгляд куда-то мне за спину.
– И все же ты мне улыбалась, ведь так? – настырничал я.
– Ох какой же непонятливый, – вздохнула почти театрально.