Строчка до Луны и обратно
Шрифт:
— Твой нос понюхал окурок. — Я засмеялся и показал на окурок сигареты под ногами. — Вкусно пахнет?
Окурок все-таки помог мне почувствовать себя более свободно. А то какой-то уж очень сложный пошел у нас разговор. А Кира, видно, не могла не сказать того, что ее так глубоко волновало:
— У меня никогда так не было. Понимаешь?
— Понимаю, — кивнул я. Это прозвучало слишком серьезно, и я, глядя на наши тени, улыбнулся: — У меня никогда так не было — чтобы шел рядом с девчонкой, плечо к плечу, а видел ее, будто иду сзади.
— Ты фантазер.
Я
— И дед так говорит. Вот приедет скоро — познакомлю.
— А у меня сестра на днях приезжает. Римма. Редкое имя. В Норильске живет.
— У тебя тоже редкое имя. Был где-то царь такой — Кир.
— И не один даже, — сказала Кира. — Но я к ним отношения не имею. Те свирепые цари жили в древней Персии и задолго до нашей эры.
После этой исторической справки и Кира могла уже улыбаться и говорить не только о своем, личном. Пока стояли в очереди за молоком, я узнал, что ее отец работает экспедитором — почту возит. Сестра — воспитательница детского сада. Два года живет с мужем в Норильске, и скоро, видимо, приедет сюда в отпуск. И я рассказал о своих родителях, о деде. Про вчерашнее письмо вспомнил. Кира тоже посмеялась.
Разливное молоко кончилось, осталось только в бутылках. Кира купила — почти всю сумку заставила бутылками. И еще две пачки творога положила. Тяжелая оказалась сумка. Кира не возражала, когда я взял у нее сумку. Лишь улыбнулась:
— Тебе эти бутылки, наверно, как перышки. Такой сильный. Смотрела, как играл вчера. Больше всех голов забил.
— Не больше. Лешка — четыре. У него пушечный удар. Рисунок ему вчера подарил.
— Я видела, — сказала Кира.
— Хороший парень. И веселый. Один раз мы даже танцевали у меня дома. Вдвоем, — вспомнив про соседа Киры, на всякий случай уточнил я.
Когда подошли к своему большому дому, Кира взяла у меня сумку.
— Теперь я сама понесу.
Я понял ее и снова подумал: умница!
Поглядев на площадку, где несколько мальчишек били по мячу, я сказал:
— Может, пойду поиграю?
— Иди, иди, — кивнула она и добавила: — Когда сестра приедет, я ведь чаще смогу выходить во двор.
И снова, пока не стали подкашиваться ноги, гоняли мы по полю тугой футбольный мяч. И несколько раз в приметном теперь для меня окне кухни замечал я русую голову Киры. Она смотрела на нас. Улыбки ее разглядеть я не мог, но знал, что улыбается. И это будто прибавляло мне новые силы. Все же к полудню, когда солнце поднялось в самую вышину и нещадно палило наши головы, спины и плечи, мы окончательно выдохлись и, растирая на лицах пот, лениво переговариваясь, стали расходиться по домам.
Лешка Фомин, еще полный благодарности за вчерашний подарок, предложил мне пойти к нему обедать.
— Лучше ко мне, — сказал я. — Дома никого нет, а поесть и у меня что-нибудь вкусненькое отыщется в холодильнике. И «Аббу» послушаем.
— Замётано, — сказал Лешка.
Перед тем как произвести обследование холодильника, зашли в ванную. Вода так и манила прохладой. Мы включили душ и помылись более чем основательно. Пришлось потом тряпкой подтирать залитый пол.
Помылись, оделись, с уважением потрогали друг у друга бицепсы на руках и остались вполне довольны.
— Есть силенка у ребятишек с проспекта Энтузиастов! — подмигнул я Лешке и рассмеялся.
— Молотки ребята! — подтвердил Лешка и, наклонив голову, рассеивая брызги, помотал из стороны в сторону густым чубом.
Я удивился:
— Ну и волосы у тебя! Расческу сломаешь.
— По наследству достались, — сказал Лешка. — Отец тоже черный. Это, говорит, краса твоя — цыганский чуб.
За веселой болтовней освободили часть холодильника от продуктов, похлопали друг друга по тугим животам и, вопреки медицинским рекомендациям, устроили хорошенькую протряску под зажигательные ритмы и пение четверки всемирно известных любимцев эстрады.
— Давай, Петушок, давай! — высоко взбрыкивая ногами и тряся головой, кричал Лешка.
— Даю, Леха! Видишь, как даю! — стараясь перекричать все четыре заморские прекрасные голоса, отвечал я и, выгнув дугой спину, ширяя руками, норовил достать волосами гладкие досочки паркета.
Почище футбола такие танцы! Кое-как дотянули до конца одну сторону пластинки. Сработал стоп-автомат, и мы без сил повалились на диван.
— Хорошо у тебя, — сказал Лешка. — Я дома как шибану на громкость — сверху по трубе стучат. Никакой жизни! А у тебя — рай!
— Сверху которые, — показал я на потолок, — все на работе. А внизу — бабка глухая. Поднимаюсь с ней один раз в лифте «Вам какой, спрашиваю, этаж?» Не слышит. Стоит, как мумия. А больше в квартире там никого нет.
— Одна в трехкомнатной квартире? — удивился Лешка.
Говорили: еще будто кто-то должен приехать. Лучше бы одна жила. А то и правда, начнут по трубе дубасить!..
А через два дня получилось так, словно те, приезда которых я опасался, услышали меня и в отместку решили наконец переехать в давно ожидавшую их квартиру.
О новых жильцах с пятого этажа, как ни странно, я узнал от Лешки. Он подбежал ко мне утром во дворе с каким-то обалделым лицом и схватил за руку:
— Ну, видел ее? Расскажи!
Я оторопел:
— Кого?
— Да ту девчонку. Под вами вчера поселилась. Где бабка глухая. Не видел, что ли? — изумился Лешка.
— В сад с матерью ездил вчера, — сказал я. — Целый день клубнику пололи. Помидоры…
— Так ты ничего не знаешь! — перебил Лешка и закатил глаза. — Ну, Петушок, ты бы видел! Потрясная девчонка! На машине приехали, красный диван привезли и кресла. Я как увидел ее — все, думаю, пропала моя головушка с цыганским чубом. А она, представляешь, увидела, как я замер статуей, и улыбнулась. Да так весело, будто знает меня давно. Я, дурак, растерялся, надо было тоже улыбнуться: «Здравствуй, девочка! Как тебя звать?» И все такое. А я… Хотя, может, и правильно — разинул бы пасть от радости… Надо зуб вставлять.