Строгий заяц при дороге
Шрифт:
— Э-эй ты, как там тебя… товарищ Тит! Ты не балуй… Развязывай веревки! Кому говорят, развязывай!
— Успокойтесь, Штирлиц! — заботливо ответил он. — Ваши мучители пока не должны догадываться о моем присутствии. Они, конечно же, еще вернутся сюда, чтобы выпытать у вас пароли и явки. Но я твердо верю, что вы будете молчать. Да, кстати, — он порылся в кармане курточки и поднес мне на чумазой ладошке четыре золотых зуба. — Ваше имущество?
— Нет, — сказал я, — не мои…
— Так значит, это вы его…
Я молча кивнул. С чем-то ассоциировались у меня эти зубы.
— Ну, тогда это ваши трофеи, Штирлиц! — мальчик полез мне под шубу и ссыпал зубы в нагрудный карман пиджака. — Три зуба храните, а один я оставлю себе на память. Ладно?
Помотав головой, чтобы отогнать сосущую боль в затылке, я спросил пацана:
— Так что, ты разве не развяжешь меня? Ты не играй у меня на нервах! Развязывай сейчас же!
— Не пришло еще время! — сурово ответил мальчик. — Подвалы гестапо под охраной, на улицах — комендантский час, патрули автоматчиков. А подложные документы еще не готовы.
— Развязывай! — рявкнул я на него уже во весь голос, противно потея. — Развязывай сейчас же!
— Тише, товарищ, — приложил он палец к губам, — Мюллер услышит!
— Товарищ? — заорал я зверея. — Багдадский вор тебе товарищ! Освободи меня сейчас же, сопляк! Я тебе поиздеваюсь!..
Лицо моего мучителя стало грустным.
— Я понимаю… Я прекрасно вас понимаю, Штирлиц! Вы истерзаны жестокими пытками, ваше тело горит от веревок. Я был бы счастлив, если бы мог вернуть вам свободу. Но если побег из застенка не удастся, вас подвергнут еще более изощренным пыткам. А вы этого не переживете…
С моей головой было что-то неладно. Неожиданно мне почудилось, что я действительно по паспорту Штирлиц, сейчас 44-й год и я под колпаком у Мюллера. Уж больно складно шпарил парнишка свою ерундистику, выдавал как по писаному:
— Единственное, что я могу для вас сделать, Штирлиц, это принести пищу — свой скудный осадный паек. Ждите меня, я вернусь. Верьте мне, Штирлиц!
Мальчишка метнулся к двери и уже выскочил было из чулана, но вернулся, проверил на мне веревки и, подобрав с пола кляп, засунул его на прежнее место.
— Так надо, Штирлиц, — скорбно заметил он, — чтобы наши враги не заподозрили лишнего!
Не обращая внимания на мое возмущенное мычание, он вывернул лампочку и, включив фонарик, удалился.
«Псих! — понял я. — Сумаошедший^»
«…Создание, которое безглазо смотрело на Колвина из темноты, походило на большую белесую жабу. Огромный растянутый рот его время от времени судорожно распахивался, чтобы выпустить длинный кроваво-красный язык. Им чудовище сбивало влет нетопырей, привлеченных паразитами, которые кишели на его полупрозрачной коже. Вместо глаз у создания были лишь сочащиеся наросты, но узник чувствовал, что жуткий хозяин подземелья видит его, следит за каждым движением.
Существо топталось на границе света и тьмы, давая Колвину как следует разглядеть его обличие. Туловище у него было почти человеческое, безволосая голова сидела на короткой шее, плеч не было, но длинные, волочащиеся по полу сильные руки — все в буграх мускулов. Короткие кривые ножки с плоскими, точно расплющенными огромной тяжестью ступнями, носили чудовище быстро и бесшумно. Оно то совалось в круг рассеянного света, то отступало обратно во мрак.
— Ты кто? — холодея от ужаса, спросил Колвин.
— Уаллум, — сказала тварь, — уаллум улу. — И попыталась дотянуться до Колвина рукой, сама оставаясь в тени. Прикованный узник отшатнулся.
— Улуа уал, — донеслось из сумрака, и тварь сменила позицию, заходя с той стороны светлого круга, к которой Колвин приблизился. Человек каждый раз легко уходил от протянутой лапы, но тварь казалась неутомимой, непрерывно скользя на границе света и тьмы. А Колвин с ужасом думал, что факел в конце концов догорит и он окажется беспомощным во власти демона. Нужно было на что-то решаться.
— Ладанка, — прошептал он, — прощальный подарок принцессы Ридины…
Дрожащими пальцами нащупал Колвин под камзолом замшевый мешочек, лихорадочно развязал шелковые тесемочки… Внутри был маленький флакон из бесценного лингорского хрусталя. Откинута в сторону алмазная пробка — и в ноздри узника ударила струя сладковатого запаха.
«Это всего лишь какая-то ароматическая эссенция! — понял Колвин. — Ридине захотелось, чтобы ее любимый в походе благоухал, словно какой-нибудь изнеженный столичный франт. Глупый женский каприз! Но пусть будет так, как ей угодно!»
Лорд расхохотался с горьким надрывом, расставаясь с последними иллюзиями, и выплеснул содержимое флакона на свои цепи.
«Ирония судьбы — пленник в благоухающих узах. Спасибо тебе, нежная принцесса!»
В воздухе распространился все усиливающийся аромат. Чудовище в темноте натужно закашляло.
— Ллау луако улл! — обижено пробормотало оно из мрака. — Луалаапу!
Но Колвин его не слушал. Как завороженный, смотрел он, как, шипя, оплывают и капают на пол подземелья его железные цепи. Минута — и от оков остались только широкие браслеты на запястьях.
«Вот так принцесса!» — ошарашенно подумал он и, выдернув факел из бронзового канделябра, шагнул к отшатнувшемуся чудовищу…»
Через часок товарищ Тит вернулся и, не говоря ни слова, заменил кляп в моем рту краюхой черствого хлеба с маслом. Хлеб я сжевал, чтобы не задохнуться, а масло большей частью осталось на лице. Потом Тит напоил меня минеральной водой из ржавой консервной банки, которую, похоже, подобрал тут же, в подвале. Пить из этой посудины было противно, но жажда уже давала о себе знать.
— Приятного аппетита, Штирлиц! — пожелал мне товарищ Тит и, поняв по моему лицу, что я собираюсь ему ответить, ловко заткнул кляпом уже открытый для беседы рот.
Я чувствовал себя униженным и оскорбленным. Терпеть такое обращение от пацана было свыше моих сил. «Злой мальчик» — назвал одного из таких маленьких изуверов Антон Павлович Чехов, а современный городской фольклор добавил к его рассказу пару дюжин так называемых «страшилок», в которых детишки предстают далеко не в самом безобидном облике, а взрослые дяди и тети попадают в критические ситуации.
А мое положение чем лучше? Что помешает этому малолетнему преступнику в следующий раз притащить сюда столовый нож или отцовские кусачки? А может, они и сейчас при нем?
Со все возрастающим страхом смотрел я на оттопыренный карман товарища Тита. Что там: молоток, пила или садовые ножницы? Но тот извлек из кармана большой грейпфрут и начал сосать его, потеряв, казалось, ко мне всяческий интерес.
Мне десять лет. Учусь я в читвертом классе. Наш пионерский отряд боретца за право носить славное име Павлика Морозова но сам я хочю быть бойцом нивидимого фронта в амереке. Там у меня будет пистолет красивая радистка и автомашина. Конешно гораздо интереснее быть нашим разведчиком в ведомстве Гимлера, там выдают красивые черные мундиры но Гимлер отравился а Мюллера взорвали в фильме «Ставка больше чем жизнь» и шпионить там типерь незакем. И вобще в бывшем логове фашиского зверя Берлине теперь ГДР и у них от нас теперь никаких тайн нет. Значит буду в амереке. Взрослым хорошо им показывали Фантомаса в трех сериях, а мамка говорит што меня тогда и небыло вовсе. Это не чесно! Теперь прошло столько лет а Фантомаса в трех сериях все не показывают а только знают казать про любовь и где целуютца. Зачем нам такие фильмы? Мамка говорит ты балбес и я выдеру тебя как Сидорову козу если принесет еще хоть одну двойку а мне неинтересно учитца скучным урокам. Вот начнетца у нас английский язык и я по нему буду главным отличником потомучто нашему разведчику без него в амереке как без рук. А парни на улице говорят меня в разведчики не возьмут а сами и не знают когда надо замести следы то надо посыпать из папиросы табаком и тогда собака зачихает и потеряет твой след. А сыщик должен курить трубку иначе ево туда не возьмут. Только мне это никчему ведь я буду не сыщиком а разведчиком. А разведчикам трубка не нужна. А мамка нашла у меня табак в кармане и не поверила что это у меня для собак а не я курю и выдрала как Сидорову козу. Так что уважаемое кино и телевидение покажите нам Фантомаса в трех сериях а то мы вырастем и будет уже позно!
Когда кожура грейпфрута отлетела в угол и Тит снова взглянул на меня своими мечтательными глазами, он был мне уже противен донельзя.
— Маленький паршивец, вот ты кто! — сказал я ему. Услышав мое «Мммммммммм-мммммм-ммммм», товарищ Тит понимающе кивнул.
— Крепитесь, Штирлиц! В следующий раз я принесу вам банку консервов, — сказал он с отеческой заботой. — Вы любите «спинку минтая», Штирлиц?
Более отвратительного завтрака я представить себе не умел, а потому забился и замычал в своих путах. Тит, донельзя довольный моим энтузиазмом, долго еще сидел рядом со мной, делясь незаурядными соображениями о сыщиках, гангстерах, разведке и контрразведке — почерпнутыми, как видно, из многочисленных книжек и кинофильмов.
Чтобы продемонстрировать ему всю глубину своего презрения, я сделал вид, что сплю. Парнишка совершил пару неудачных попыток меня разбудить. Но я продолжал похрапывать и, в конце концов, заснул по-настоящему. Когда я проснулся, вокруг было темно.
«…Привлеченный хрустальным звоном, ордынец вышел из комнаты тюремщиков и приблизился к решетке. Мгла подземелья мешала ему видеть затаившегося Колвина, а слабый факел в руках стражника осветил лишь хрустальный флакон, который валялся по ту сторону решетки.
Воздев факел над головой, он пытался разглядеть во тьме то место, где был прикован узник. Но света не хватало, а блеск драгоценного флакона на полу все более и более приковывал к себе его алчный взор. Прислонившись к решетке, стражник просунул руку между брусьев и, дотянувшись до хрусталя острием кривой сабли, начал подгребать флакон к себе.
Пальцы Колвина сомкнулись на его плече. Лорд почувствовал в ладони верблюжью шерсть куртки и сдавил его руку той же железной хваткой, с какой совсем еще недавно сжимал глотку белесой твари подземелья. Стражник с протяжным воем пытался вырваться. Бросив на пол факел, он потянулся за кинжалом, который был заткнут за его расшитый бисером пояс. Но не успел. Кол-вин добрался до горла ордынца. Мгновение — и тот отлетел со сломанной шеей. Колвин подобрал факел, взял у стражника кольцо с ключами.
Ни один из ключей к замку не подходил. В отчаянии Колвин попытался перерубить саблей брус решетки, но закаленное лезвие от ударов только покрывалось зазубринами. Приглядевшись, лорд увидел рядом со следами от ударов сабли полосы, похожие на следы укуса зубов такой величины, что ему стало не по себе.
Под ногами узника звякнуло. Колвин нагнулся и поднял флакон. На донышке его переливались последние капли эссенции. Приняв в себя каплю, тяжелый кованый замок с легким шипением растворился, и решетка под тяжестью тела лорда пошла в сторону.
Внезапно на плечо его легла маслянистая тяжесть, С быстротой атакующей змеи Колвин обернулся. Позади громоздилось что-то мягкое, аморфное, состоящее, казалось, из неплотно набитых мешков и мешочков. Одни из этих мешков были украшены широко открытыми бельмастыми глазами, другие — щерили редкозубые рты, на третьих шевелились кургузые мясистые щупальца. Одно из них и трогало сейчас руку узника. Взмахнув саблей, Колвин выскочил из-за решетки и с грохотом задвинул ее за собой.
Создание подковыляло поближе и попыталось отворить дверь. Колвин привалил решетку телом стражника и заклинил ее обломком старого, давно догоревшего факела. Чудовище припало к трупу всеми своими мешками и мешочками и засмеялось вдруг нежно и чисто, как юная дева. Постепенно смех стал глуше и перешел в сочное чавканье. Обернувшись, Колвин шагнул на лестницу.
Бустрофедона он застал в маленькой лаборатории, расположенной позади тронного зала. Тот колдовал в дальнем углу над дымящимися ретортами. Багровое пламя под тиглем бросало на его лицо зловещие отблески.
— Вот и я! — сказал Колвин. Бустрофедон резко обернулся на голос.
— Лорд? Жив, значит?.. — задумчиво протянул он. — Но ничего, это ненадолго! — и вдруг метнул в противника черный жезл, которым только что помешивал какое-то зловонное варево. Колвин отбил жезл в сторону. А тот, упав на пол, внезапно зашевелился и, извиваясь, пополз к обидчику своего господина. Потеряв на мгновение из вида колдуна, Колвин придавил жезл ногой и ударом кривой сабли отхватил ему серебряный набалдашник в виде головы грифона. Острый клюв набалдашника защелкал, пытаясь ущипнуть лорда за сапог, а обезглавленное «туловище» конвульсивно дергалось на полу, сплетая и расплетая шелестящие кольца.
Когда Колвин снова оглянулся на колдуна, то увидел, что тот собирается войти в отверстие тайного хода, которое открылось в дальней стене. Лорд прыгнул к Бустрофедону, втащил его, упирающегося, обратно в комнату и рубанул его саблей.
Голова колдуна, с глухим стуком подпрыгивая на ступеньках, скатилась во тьму тайного хода. Тело несколько мгновений стояло, покачиваясь, потом сложило Колвину солидный кукиш и, несколько неуверенно, проследовало по лестнице вслед за головой. Стена с грохотом сомкнулась.
«Вот ни фига себе!» — подумал Колвин…»