Строгий заяц при дороге
Шрифт:
Встретив меня на пороге, Асенька смотрела на меня странно. И сам я чувствовал себя странно, и потому мы с ней были квиты.
Утром я позволил себе поваляться на раскладушке: как-никак воскресший утопленник! С недоверием прислушивался я к своему телу. Все ли на месте, ничего не болит? Из болячек с удовольствием обнаружил лишь обещанный насморк. «Рожденный для виселицы — не утонет», — говорят англичане, и, видимо, они правы.
Потом я снова задремал, и мне приснилась Лида, влажная, только что из проруби, и такая же красивая, как наяву.
А встретиться предстояло мне сегодня совсем с другой девушкой. Бейлина Нина Александровна. И лет ей, похоже, около двадцати. Значит, она с 1966 года. Или с 65-го. Или с 67-го. С такими данными мне ее адрес «Горсправка» без волокиты выдаст.
«Бейлина Нина Александровна. 1966 г. р. ул. Карпухина-17, кв. № 34», — значилось в бумажке, которую за четыре копейки вручила мне женщина из киоска «Горсправки». Почти в центре города. Так что и Висим и Подвисимский пруд были лишь плодом Никиного воображения.
Дом, в котором обитала «гиенка», был зданием довольно примечательным — массивная хоромина довоенной постройки с высоченными потолками. Нижний этаж в нем занимало серьезное учреждение под названием облглавснаб. Из чистого любопытства я завернул туда и, признаюсь, в первой же стоящей в коридоре урне обнаружил машинописную копию какого-то документа на фирменном бланке. Вот, значит, где родилась таинственная записка, по милости которой я был бит и отдан на растерзание товарищу Титу. Ну, держись теперь у меня Бейлина Нина Александровна 1966 года рождения!
Она смотрела на меня, как на оборотня. В огромном полушубке Хомяка, в котором тот ездит на рыбалку, я выглядел достаточно внушительно. А зверское лицо я делать умею.
— Вы… — пролепетала Ника, с неподдельным ужасом разглядывая мою зверскую физиономию.
— Да, это я! — голос мой от насморка был хрипл и замогилен. Носок ботинка был предусмотрительно просунут в щель между дверью и косяком, но деморализованная моим появлением девушка даже не попыталась остановить незваного гостя на пороге.
Это была обширная «коммуналка» из тех, где по коридору можно кататься на велосипеде. Велосипедов этих на стене висело целых два. Из кухни пахло борщом, откуда-то доносились нудные звуки гаммы — кто-то неуверенно тыкал пальцем в клавиши.
Ника, после минуты колебаний, впустила меня в свою комнату.
— Вот тут мы и живем с мамой, — сказала она.
В комнате было по-женски уютно. Нет, такой уют мне не нравился — он ничего не говорил о хозяевах, кроме того, что они — женщины. Недорогой ковер на стене, дешевый, но с претензией на роскошь, аляповатый сервиз в буфете, на самом видном месте, окруженная почетом и уважением, — хрустальная конфетница без конфет, сувениры, чистые тюлевые занавесочки. Вся та бутафория, за которую может спрятаться и Наташа Ростова, и коварная Мата Хари.
С наглым видом я сел на предложенный стул и, положив на колени шапку, молча уставился на Нику. Краем глаза я отметил одну деталь — чисто вымытую пепельницу в центре стола. Значит, в семье Бейлиных курили. Закурил и я. Молча. Ника, так же молча, подвинула поближе пепельницу.
Бывалые летчики охотно рассказывают по телевизору, что лобовая атака — явление во многом психологическое: два самолета рвутся навстречу друг другу, лоб в лоб. Наконец, у одного из пилотов не выдерживают нервы и он сворачивает с прямой, подставляя беззащитное брюхо своей машины под пулеметную очередь.
Ника выдержала минут десять такой молчанки. Потом, так же молча, она расплакалась. Сначала всхлипывала, ловя слезы кончиками пальцев, заревела по-бабьи, честно, не на показ. Поэтому я ей верил, но продолжал молчать, гипнотизируя ее суровым взглядом. Когда мне все это порядком надоело, я спросил:
— Что со мной должно было случиться на берегу пруда?
— Н-ничего, — всхлипнула девушка. — Я просто хотела рассказать обо всем Игорю. Только этого не понадобилось, ведь он сам прищучил вас в подвале. Я… я не думала, что вы оттуда так скоро выйдете…
Изобразив на зверском лице зверски-презрительную усмешку, я кивнул головой — знай, мол, наших! Потом порылся в кармане и бросил на льняную скатерть перед девушкой три золотых зуба.
— Передай этому… — процедил я сквозь зубы. — Я чужого не беру.
А перед глазами у меня в эту минуту так и стояла картина: бездыханный труп Зуева на ковре и багрово-красные сгустки вокруг его разбитой головы. Труп. За полсуток до того, как я вышиб Игорьку в подвале его золотые протезы. Бабушка моя в таких случаях говаривала: «Антересный покойник! Помер, а глядит!»
— Ты приходила к пруду?
— А зачем? Что мне там было делать? Ведь вы… в подвале!
— Как видишь — не в подвале! — меня так и подмывало спросить эту маленькую дрянь, что за труп подсунули они мне на зуевской жилплощади. Но такой вопрос выходил из рамок моей роли.
— Вот что, девочка, — сказал я почти спокойно, — зачем Игорю нужно было разыгрывать из себя в подвале Минотавра?
Ника в ответ неожиданно хихикнула:
— А вот такой он злопамятный! Утром после вечеринки к нему приехала милиция. Мало того, что Игоря замели в отделение, на него еще и дело завели за то, что он Ульку спаивал. А днем к нему пришел какой-то грузин и скормил Зуеву пять кило грейпфрутов.
Тут уже я не удержался:
— Значит, Гиви его нашел! Пять кило, говоришь? Ну, а Игорек?
— Съел как миленький! — уже заливалась она в полный голос. — Съел прямо с кожурой!
— А почему бы и не съесть? У Гиви хорошие грейпфруты. Кубинские.
— Но — с кожурой!.. И все какие-то деньги он с Игорька требовал. Только тот ему ничего не отдал, а еще и сам милицией пригрозил. Я в другой комнате сидела, не все поняла, но как грузин Зуева грейпфрутами кормил — в щелку видела.
— А я-то тут при чем?