Строки, добытые в боях

Майоров Николай Петрович

Николай Карпович Турочкин (Николай Отрада) родился в 1918 году в деревне Николаевка, Воронежской области. Среднюю школу-девятилетку окончил в 1934 году в Сталинграде. Михаил Луконин, друживший с Отрадой со школьных лет, вспоминает: «К первому уроку мы приносили каждый свое новое стихотворение, обменивались и читали. Сблизило еще и то, что в его семье работал один отец, а их было пятеро, а у нас, четверых, работала одна мать. Завод, Волга, школа — вот наш мир. Мы часто уходили за бугор реки Мечетки, читали Багрицкого, Б. Корнилова, П. Васильева, Сельвинского, ахали над юным Смеляковым».

Первые стихи Отрады были напечатаны в заводской многотиражке «Даешь трактор!», в газетах «Молодой ленинец» и «Сталинградская правда». Окончив школу, Отрада поступил в Сталинградский педагогический институт на литературный факультет и одновременно на заочное отделение Литературного института имени Горького. В 1939 году в Сталинграде вышел его сборник стихов «Счастье», осенью он перевелся в Москву в Литературный институт, а в декабре с товарищами по институту ушел добровольцем на финский фронт.

Николай Отрада погиб 4 марта 1940

года на Суо-Ярви, Петрозаводского направления, возглавив прорыв из окружения одного из взводов 12-го лыжного батальона.

Мир

Он такой, Что не опишешь сразу, Потому что сразу не поймешь! Дождь идет… Мы говорим: ни разу Не был этим летом сильный дождь. Стоит только далям озариться — Вспоминаем Молодость свою. Утром Заиграют шумно птицы… Говорим: по-новому поют. Всё: Мои поля, Долины, чащи, Солнца небывалые лучи — Это мир, Зеленый и журчащий, Пахнущий цветами и речистый. Он живет В листве густых акаций, В птичьем свисте, В говоре ручья, Только нам Нельзя в нем забываться Так, Чтоб ничего не различать. …………… Чтоб цвела земля во всей красе, Чтобы жизнь цвела, Гудела лавой, Старое сметая на пути. Ну, а что касается до славы — Слава не замедлит к нам прийти.

1939

Почти из моего детства

Я помню сад, круженье листьев рваных да пенье птиц, сведенное на нет, где детство словно яблоки шафраны и никогда не яблоко ранет. Оно в Калуге было и в Рязани таким же непонятным, как в Крыму; оно росло в неслыханных дерзаньях, в ребячестве, не нужном никому; оно любило петь и веселиться и связок не жалеть голосовых… Припоминаю: крылышки синицы мы сравнивали с крыльями совы и, небо синее с водою рек сверяя, глядели долго в темную реку. И, никогда ни в чем не доверяя, мы даже брали листья трав на вкус. А школьный мир? Когда и что могло бы соединять пространные пути, где даже мир — не мир, а просто глобус, его рукой нельзя не обхватить… Он яблоком, созревшим на оконце, казался нам. На выпуклых боках — где Родина, там красный цвет от солнца, и остальное зелено пока.

Август, 1939

Осень

Сентябрьский ветер стучит в окно, прозябшие сосны бросает в дрожь. Закат над полем погас давно. И вот наступает седая ночь. И я надеваю свой желтый плащ, центрального боя беру ружье. Я вышел. Над избами гуси вплавь спешат и горнистом трубят в рожок. Мне хочется выстрелить в них с плеча, в летящих косым косяком гусей, но пульс начинает в висках стучать. «Не трогай!» — мне слышится из ветвей. И я понимаю, что им далеко, гостям перелетным, лететь и лететь. Ты, осень, нарушила их покой, отняла болота, отбила степь. Предвестница холода и дождей, мороза — по лужам стеклянный скрип, — тебя узнаю я, как новый день, как уток, на юг отлетающих, крик…

1938

«…У меня сейчас…» (М. Молочко)

23 августа 1938 года

…У меня сейчас абсолютно оптимистический дух, больше, оптимизм, перемешанный с романтизмом. Я совершенно искренне верю в человека, в его хорошие качества. Я верю во все то лучшее, что имеет на нашей земле свое название. Верю в чувства любви, дружбы, жалости и др. Верю в друзей, в любимую… Верю в мысль… Порой (правда, очень беспорядочно) меня охватывает какое-то экстазное состояние, параллели ему можно найти только у Маяковского и Уитмена. Весь мир открывается перед глазами, больше того, можно придумать и представить космос — все становится ново, сильно, богато; я вижу, что наша жизнь исключительно богата мыслями, что природа неисчерпаема в мыслях, и тогда понимаю, как мало у мысли слов, какой великий художник то, что идеалисты называют духом, а материалисты — материей. О людях я думаю чаще, больше. Я верю в людей. Каждый человек носит в себе чистоту (у некоторых это дно, оставшееся от детских лет, дно, на которое уже навалена груда грязного мусора), в каждом заложено что-то потенциально хорошее, красивое, широкое…

(Из письма М. Молочко, студента-ифлийца, молодого критика, погибшего в 1940 году в боях на Карельском перешейке)

Некогда

Клены цветут. Неподвижная синь. Вода вытекает в ладонь. Красиво у Дона, И Дон красив, Тих и спокоен Дон. Вот так бы и плавал В нем, как луна, У двух берегов на виду. И нипочем Мне б его глубина, Вода б нипочем в цвету. Вот так и стоял бы на берегу И в воду глядел, глядел; Вот так бы и слушал Деревьев гул, — Но много сегодня дел.

1938

Арон Копштейн

Арон Иосифович Копштейн родился в 1915 году в Очакове. Отец его был учителем в начальной школе. В раннем детстве будущий поэт лишился родителей. Мальчик вырос в детдоме, окончил семилетку и начал работать на заводе учеником калильщика. Первое стихотворение Копштейна было опубликовано в заводской многотиражке. В 1933 году вышел первый сборник его стихов «Хотим, стремимся, можем» на украинском языке. За ним последовали книги «Разговор», «Улица Щорса», «Источник», «Государство солнца». В 1937 году вышел его первый сборник стихов на русском языке «Радостный берег». В 1939 году Копштейн поступает в Литературный институт имени Горького. Вместе с товарищами по Литературному институту и ИФЛИ уходит добровольцем на финский фронт.

Арон Копштейн погиб 4 марта 1940 года на Суо-Ярви, Петрозаводского направления, вытаскивая с поля боя тело Николая Отрады.

Михаил Луконин вспоминает: «Копштейн к тому времени был зрелым поэтом, он уже много написал, много знал, много помнил, поражая нас своей феноменальной памятью, — такой памяти я не встречал больше…

Копштейн и Отрада — это те первые бойцы, которые показали всему миру, на что способно наше поколение. Родине показали, что на нас можно положиться, отцам и матерям, что за нас не придется краснеть, любимым, что мы достойны их любви.

Мы будем помнить их за этот пример, мы, поэты, можем гордиться тем, что у поэтов слова не расходятся с делом, когда речь идет о Родине…»

«Мы с тобой простились на перроне…»

Мы с тобой простились на перроне, Я уехал в дальние края. У меня в «смертельном медальоне» Значится фамилия твоя. Если что-нибудь со мной случится, Если смерть в бою разлучит нас, Телеграмма полетит, как птица, Нет, быстрей во много тысяч раз. Но не верь ты этому известью, Не печалься, даром слез не трать: Мы с тобой не можем быть не вместе, Нам нельзя раздельно умирать. Если ты прочтешь, что пулеметчик Отступить заставил батальон, — За столбцом скупых газетных строчек Ты пойми, почувствуй: это он. Ты узнаешь, что советский летчик Разбомбил враждебный эшелон, — За столбцом скупых газетных строчек Ты пойми, почувствуй: это он. Пусть я буду вертким и летучим, Пусть в боях я буду невредим, Пусть всегда я буду самым лучшим, — Я хотел при жизни быть таким. Пусть же не проходит между нами Черный ветер северной реки, Что несется мертвыми полями, Шевеля пустые позвонки. Будешь видеть, как на дне колодца, Образ мой все чище и новей, Будешь верить: «Он еще вернется, Постучится у моих дверей». И как будто не было разлуки, Я зайду в твой опустевший дом. Ты узнаешь. Ты протянешь руки И поймешь, что врозь мы не умрем.