Шрифт:
Строки, добытые в боях
Поэзия военного поколения
Л. Лазарев. Юноши 41-го года
Дорогой читатель!
В этой книге собраны стихи поэтов, которые в годы войны были старше тебя всего на несколько лет. Это стихи юношей сорок первого года, двадцатилетних Великой Отечественной войны. Они написаны в разное время — не только в дни войны, но и до нее и после победы, — но рассказывают об одном — о высокой судьбе поколения, юность которого прошла в огне сражений. Война для этого поколения была самым трудным испытанием, которое юноши сорок первого года с честью выдержали.
Одно из стихотворений Семена Гудзенко кончается такими строками:
У каждого поэта(«Я в гарнизонном клубе за Карпатами…»)
Здесь очень точно выражена суть поэзии не только самого Гудзенко. Для целого поколения поэтов война против фашистских захватчиков стала высшим мерилом верности и самоотверженности, честности и благородства, мужества и бесстрашия. В книге есть короткие биографические справки — из них можно узнать, что на войну эти поэты ушли со школьной скамьи, из студенческих общежитий. И было им: кому восемнадцать, кому двадцать, самым старшим — от силы двадцать пять. Впрочем, для того чтобы убедиться в этом, даже не обязательно обращаться к биографиям поэтов. Об этом прямо говорится в их стихах. Как похожи их судьбы:
Я ушла из детства в грязную теплушку, В эшелон пехоты, в санитарный взвод. Дальние разрывы слушал и не слушал Ко всему привыкший сорок первый год.(Ю. Друнина, «Я ушла из детства…»)
И кружит лист последний У детства на краю, И я, двадцатилетний, Под пулями стою.(А. Межиров, «Мне цвет защитный дорог…»)
Могут спросить: двадцать или тридцать, студент или молодой инженер, вчерашний школьник или едва оперившийся врач — разве это так важно? В данном случае очень важно. Потому что все это было с людьми, еще не имеющими собственного жизненного опыта. И суровой проверке подвергаются не только они сами, но прежде всего вырастившее и воспитавшее их общество. Константин Ваншенкин вспоминает: «…Семнадцати лет от роду я стал на место, уготованное мне войной… Характер моего поколения был сформирован армией военной поры. Мы находились в том возрасте, когда человек особенно пригоден для окончательного оформления, если он попадает в надежные и умелые руки. Мы были подготовлены к этому еще всем детством, всем воспитанием, всеми прекрасными традициями революции и гражданской войны, перешедшими к нам от старших». И то, что юноши сорок первого года с достоинством и мужеством, доступными лишь людям сложившимся и зрелым, прожили это неимоверно трудное время, было, быть может, наиболее очевидным и красноречивым подтверждением незыблемости и истинности самих основ нашего образа жизни. Вот почему поэзия военного поколения, «от первого лица» рассказывающая о духовном мире ровесников и однополчан, — эта по преимуществу лирическая поэзия — представляет такой интерес.
Но особенно близка она должна быть, пожалуй, вам, юным читателям, — ведь это поэтический рассказ о юности ваших отцов. И адресован он прежде всего тем, кто вступает в жизнь. «Как литератор, — пишет Давид Самойлов, — я обращаюсь к войне в первую очередь для того, чтобы мой человеческий опыт помог молодым, облегчил их усилия при выборе путей, потому что задачи наши сходны, потому что и мы и они хотим, чтобы люди на земле жили по-человечески». Эту же мысль развивает Юлия Друнина: «Разве наша молодежь не должна почувствовать красоту фронтовой дружбы и задуматься над природой той особой высокой настроенности души, которая бросала человека на вражескую амбразуру? Ведь освободительная война — это не только смерть, кровь и страдания. Это еще и гигантские взлеты человеческого духа — бескорыстия, самоотверженности, героизма».
Для каждого поколения приходит рано или поздно тот час, когда оно должно взять на себя равную со старшими меру ответственности «за Россию, за народ и за все на свете» (А. Твардовский). В обычных условиях это происходит постепенно, незаметно, исподволь. В войну это произошло сразу и задолго до обычного срока. И на этом крутом душевном переломе юноши, которые только еще вступали в самостоятельную жизнь, не спасовали перед взрослой да еще чрезвычайной — в связи с обстоятельствами военного времени — ответственностью. Они обрели высшее мужество: не то, которого достает на храбрость в одном бою, а то, что вело к победе через четыре казавшихся бесконечными года войны. Сквозь жестокое время они пронесли, нигде не уронив и не запятнав, все, чему их учили с детства и что жило в их сердцах, — гуманизм и справедливость, любовь к добру и неколебимую веру в то, что именно им выпало на долю нелегкое счастье прокладывать человечеству путь в коммунистическое будущее. Нет, не просто «пронесли» — это в данном случае неподходящее, слишком «спокойное» слово, — за свои идеалы они дрались, шли на смерть.
Фронтовая жизнь, где готовность пожертвовать собой, в сущности, была обычной мерой почти каждого человеческого поступка, привела двадцатилетних Великой Отечественной войны к очень важному выводу. Они поняли, что любовь к социалистическому отечеству, на которое посягнул враг, измеряется только одним — готовностью защищать его до последнего дыхания, до последней капли крови. Многое из того, что еще недавно казалось сложным и неопределенным, теперь, когда жизнь и смерть были единственной мерой подлинной идейности и человеческой порядочности, стало простым и ясным. Тот ст'oящий парень, с кем без опаски можно пойти в разведку, кто — что бы ни случилось, что бы ни грозило ему самому — тебя не бросит, не подведет. Тот действительно понимает, за что воюет, кто не сдрейфит под ураганным огнем, не запаникует в окружении, не скиснет на трудном марше, — это главное, вот чему надо доверять. Эта высота нравственных требований не была в стихах искусственной или натянутой, потому что и себя поэты судили тем же бескомпромиссным судом. И больше всего были горды тем, что шагали по фронтовым дорогам с полной выкладкой, ничего не перекладывая на плечи других. Горды тем, что поднимались в атаку, не ожидая, пока другие забросают вражеские пулеметы гранатами.
Да, у всех у них был единый путь в поэзию: прежде чем стать поэтами, они были солдатами; война послала их в поэзию. И немало молодых поэтов (предвоенные годы были необычайно «урожайными» на поэтов — так всегда бывает в преддверии исторических бурь), от которых много ждали, разделили высокую и трагическую судьбу тысяч своих сверстников. Они покоятся в братских могилах — на Карельском перешейке, под Новороссийском, в Сталинграде, на Смоленщине…
Они не состояли в Союзе писателей, почти ничего при жизни не успели напечатать; далеко не все сохранилось из написанного ими… А несколько лет назад имена молодых поэтов — Павла Когана, Николая Майорова, Михаила Кульчицкого, Николая Отрады — были торжественно занесены на мраморную мемориальную доску писателей, павших смертью храбрых в боях за Родину. Выходят их книги. Записаны на пластинки их стихотворения.
Мало дошло до нас их стихов военного времени. А многие из них в ту пору вообще ничего не писали. В записной книжке сорок второго года у Семена Гудзенко — тогда бойца парашютно-десантных войск, находившегося после тяжелого ранения в госпитале, — есть такие строки: «Когда идешь в снегу по пояс, о битвах не готовишь повесть…» Все, даже стихи, откладывалось на потом — этим предстояло заняться после войны. Они считали, что в дни всенародных испытаний лишь тот, кто становится солдатом, может рассчитывать в будущем стать поэтом…
Эти молодые поэты, только начинавшие свой путь, стихами, написанными по большей части в предвоенные годы, по праву заняли свое — и заметное — место в поэзии Великой Отечественной войны.
Впрочем, литература Великой Отечественной войны родилась до 22 июня 1941 года. Это не парадокс. Так случилось, потому что люди тогда жили с сознанием, что им придется воевать с фашистами, что «завтра война»… Молодые поэты отчетливо слышали «далекий грохот, подпочвенный, неясный гуд» приближающихся боев. Во время финской кампании ушла добровольцами в лыжные батальоны группа студентов ИФЛИ и Литературного института; были среди них и молодые поэты.