Строки, добытые в боях

Майоров Николай Петрович

1958

«Под взглядом многих скорбных глаз…»

Под взглядом многих скорбных глаз, Усталый, ветром опаленный, Я шел как будто напоказ По деревушке отдаленной. Я на плечах своих волок Противогаз, винтовку, скатку. При каждом шаге котелок Надсадно бился о лопатку. Я шел у мира на виду — Мир ждал в молчанье напряженном: Куда сверну? К кому зайду? Что сообщу солдатским женам? Пусть

на рассвете я продрог, Ночуя где-нибудь в кювете, Что из того! Я был пророк, Который может все на свете. Я знал доподлинно почти, Кто цел еще, а с кем иное. И незнакомые в пути Уже здоровались со мною. А возле крайнего плетня, Где полевых дорог начало, Там тоже, глядя на меня, В тревоге женщина стояла. К ней обратился на ходу По-деловому, торопливо: — Так на Егоркино пройду? — Пройдете, — вздрогнула. — Счастливо. — Поспешно поблагодарил, Пустился — сроки торопили… — Ну что? Ну что он говорил? — Ее сейчас же обступили.

1956

«Едва вернулся я домой…»

Едва вернулся я домой, Как мне сейчас же рассказали О том, что друг любимый мой Убит на горном перевале. Я вспомнил длинный ряд могил (Удел солдат неодинаков!), Сказал: — Хороший парень был! — При этом даже не заплакав. И, видно, кто-то посчитал, Что у меня на сердце холод И что я слишком взрослым стал… Нет, просто был я слишком молод.

1955

«…25 декабря 1941 г. Этот день…» (Л. Галько)

…25 декабря 1941 г. Этот день войдет в историю как переломный в известной степени для сотен тысяч ленинградцев.

С сегодняшнего дня прибавили нормы выдачи хлеба. Служащим и иждивенцам вместо 125 г. стали выдавать по 200 г., рабочим и приравненным к ним — 350 г.

Очевидно, эта радость как-то будет отражена в истории Отечественной войны. Победы на фронтах и вот эта победа — сразу же целое ликование. Утром, придя на работу, друг друга поздравляли, все в эти дни только и говорят об этом…

(Из дневника инструктора парткома Кировского завода Л. Галько)

Хлебные карточки

Отдельно — для малых детей, Для служащих и для рабочих, Суровый, без всяких затей, По дням разграфленный листочек. Движения ножниц слышны — Талон отрезают вначале, — В рабочих поселках страны Хлеб на день вперед получали. Далекий, нам снившийся тыл, Он жил, ничего не жалея. Я б карточки те поместил В безмолвные залы музея. Средь снимков гвардейских колонн И рядом с партийным билетом, Что кровью святой окроплен Над Волгою памятным летом. Я их положил бы на свет… Но только тут случай особый: Их нет, этих карточек, нет, — Найди в своем доме, попробуй! …Иное легко сохранить, Чтоб знали о прошлом потомки: Рассказа старинного нить, Прапрадедов нищих котомки. Оружие наших отцов, И наше оружие тоже, И деньги любых образцов, И мысли, что денег дороже. Но здесь — эшелоны в пыли, Блокадные бледные дети… Ну как сохраниться б могли Военные карточки эти?

1956

Минское шоссе

Дорога ветру свежему открыта. И перед нами в утренней росе Солдатские фигуры из гранита, — Как много их по Минскому шоссе. Солдатские фигуры на опушке, Над речкой возле белого мостка, У каждой мало-мальской деревушки, На площади любого городка. Нас ждут дела. Мы проезжаем мимо. И вот они теряются из глаз. Но в нас, живых, живут они незримо, Как в них, гранитных, есть частица нас.

1961

«…Капитан Беложилов смущенно улыбается…» (Б. Полевой)

…Капитан Беложилов смущенно улыбается и растерянно разводит руками. Он не слышит…

В самом начале штурма Великих Лук, когда он повел в атаку свой учебный батальон, его взрывом тяжелого снаряда, вернее, воздушной волной отбросило метров на пять. Ран не было. Он был оглушен, контужен. Придя в себя, догнал батальон. Снова принял управление. Командовал жестами. Его понимали, ибо за грохотом стрельбы ведь все равно ничего не слыхать…

Дальнейший разговор между командиром дивизии и командиром учебного батальона происходит уже на листке бумаги, который они по очереди передают друг другу. Я не знаю, о чем они переписываются. Но вот полковник встал.

— Ну ладно, упрямый вы человек. Коли так, ступайте.

И он обеими руками крепко пожимает капитану руку. Тот молодцевато козыряет, делает налево кругом и скрывается в щели ходка.

Все деликатно делают вид, что ничего особенного не заметили. Я поднимаю с полу брошенную бумажку, на которой шла переписка. Вот этот беззвучный разговор полковника с командиром учебного батальона:

«Приказываю, сдайте батальон начштаба и отправляйтесь в санбат».

«Разрешите остаться до конца штурма. Чувствую себя хорошо».

«Идите в санбат».

«Разрешите остаться».

«Где вы сейчас сидите? Далеко от реки? Что мешает движению?»

«В крайнем доме квартала сорок. Река рядом. Мешает сильный огонь из желтого дома, что наискось. Прикажите артиллеристам накрыть его».

«Люди кормлены?»

«Ели горячее, настроение боевое».

«Немедленно ступайте в санбат. У вас хороший заместитель. Раненые не воюют».

«Я не раненый. Оглох только. Разрешите остаться».

Я прячу эту бумажку, одну из маленьких реликвий Великой Отечественной войны…

(Из военных дневников Б. Полевого)

Память

А эти утверждения лживы, Что вы исчезли в мире тьмы. Вас с нами нет. Но в нас вы живы, Пока на свете живы мы. Девчонки — те, что вас любили И вас оплакали любя, — Они с годами вас забыли. Но мы вас помним, как себя. Дрожа печальными огнями, В краю, где рощи и холмы, Совсем умрете только с нами… Но ведь тогда умрем и мы.

1965

Спит женщина Спит женщина, и ты ей снишься ночью, — Когда кругом безмолвие и мгла, — Тем юношей, которого воочью Она, конечно, видеть не могла. Там, вдалеке, в холодном блеске полдня Десантный взвод взмывает к небесам. Спит женщина, твои невзгоды помня Вольнее, чем ты помнишь это сам. Она проходит длинною тропою, Как будто по твоей идет судьбе. И даже знает о тебе такое, Чего ты сам не знаешь о себе.