Строки, добытые в боях

Майоров Николай Петрович

«Еще гудит за Одером равнина…»

Еще гудит за Одером равнина. И армий новых движется стена. С помятыми кварталами Берлина Подклеивает карту лейтенант. Двухверстки, побелевшие в планшете, Запечатлели все его бои. Не циркулем он мерил версты эти, А на своих, на собственных двоих. Пыль долгая осела у обочин. Запомнятся горячие места. Он просочился в глубину. И в ночи Вступил в квартал берлинского листа.

«…Покуда в одних кварталах шли бои…» (Л. Славин)

…Покуда в одних кварталах шли бои, в других быстро налаживалась жизнь. Во многих районах уже были назначены бургомистры из немцев, на стенах висели наши листовки и приказы в немецком переводе, и берлинцы, собравшись толпами, читали их взасос. Тут же происходила раздача продуктов населению. Бойцы ВАД (Военно-автомобильной дороги)

спешно развешивали новые плакаты. Самым распространенным из них был тот, на котором было написано, что гитлеры приходят и уходят, а народ германский остается. Старые плакаты не везде успевали убирать, и я видел на улице Коперникусштрассе такую картину. Стояла аккуратная очередь немцев с кошелками. Рядом — старый плакат на тему о гитлеровских зверствах с надписью: «Папа, убей фашиста!» На фоне этого плаката немцы со счастливыми лицами получали мясо из рук бойца на питательном пункте, организованном нашим военным комендантом…

(Из воспоминаний Л. Славина)

Эпилог

Курганы щебня, горы кирпича.

Архивов важных драная бумага.

Горит пятно простого кумача

Над обнаженным куполом рейхстага.

В пыли дорог и золоте наград

Мы у своей расхаживаем цели.

Фамилиями нашими пестрят

Продымленные стены цитадели.

А первый, флагом осененный тем,

Решил остаться неизвестным свету.

Как мужество, что мы явили всем,

Ему еще названья тоже нету.

Сергей Наровчатов

Сергей Сергеевич Наровчатов родился 1920 году в городе Хвалынске. Детство провел на Колыме, в Магадане, там окончил школу. В 1937 году поступил в ИФЛИ. Писать начал рано, еще в школе. Первые стихи были опубликованы перед войной. В декабре 1939 года ушел добровольцем на финский фронт. Во время рейда по вражеским тылам был тяжело обморожен. По возвращении с фронта перешел в Литературный институт имени Горького. В первые дни Великой Отечественной войны вместе со всей комсомольской организацией, секретарем которой он был, снова ушел добровольцем в действующую армию. Был ранен. Затем служил в газете 2-й ударной армии — «Отважный воин». Воевал на Брянском и Волховском фронтах, был в осажденном Ленинграде. Награжден орденами Отечественной войны II степени, Красной Звезды и медалью «За боевые заслуги». Вспоминая о фронтовой юности, С. Наровчатов пишет: «На войне я сформировался и как человек, и как поэт… Все я получил сполна — и горечь поражений, и счастье побед… Война наградила меня дружбой многих отличных людей, которых я встречал на своем пути гораздо больше, чем плохих. На войне я вступил в партию (до того я был комсомольцем), и принадлежность к этому великому коллективу стала с тех пор для меня так же естественна, как мое существование. Война научила писать меня те стихи, которыми я мог начать прямой разговор с читателем и услышать ответный отклик». Первая книга С. Наровчатова «Костер» вышла в 1948 году.

Отъезд

Проходим перроном, молодые до неприличия, Утреннюю сводку оживленно комментируя. Оружие личное, Знаки различия, Ремни непривычные: Командиры! Поезд на Брянск. Голубой, как вчерашние Тосты и речи, прощальные здравицы. И дождь над вокзалом. И крыши влажные, И асфальт на перроне — Все нам нравится! Семафор на пути отправленье маячит (После поймем — в окруженье прямо!). А мама задумалась… — Что ты, мама? — На вторую войну уходишь, мальчик!

1941

Через сердце

В траншеях боевого охраненья Читал я однокашникам стихи, Что были, без сравненья и сомненья, Строка к строке привычны и плохи. В них было все: тоска по белолицей, Любовь и кровь, разрыв и трын-трава, Но нам тогда высокой небылицей Казались полустертые слова. Да не слова… Во всем стихотворенье Такой светил неотраженный свет, Такое беспокойство и горенье, Что им слова не поспевали вслед. И вдаль любая малость разрасталась, И становилось сердцу невтерпеж… Но тут же нам обида усмехалась: «В атаку со стихами не пойдешь!» Но дни прошли… И нам в глаза взглянули Другие, непохожие стихи, Я с ними в рост водил солдат на пули, В штыки вставал на встречные штыки. Но не было в них, праведных и строгих, Той неуемной, светлой, ветровой — Тревоги той, что в неумелых строках Владычила над каждою строкой. Мне век искать слова огня и стали, Чтоб, накаляя души добела, Они б людей в сраженья поднимали — Свершать несовершимые дела. Слова — чтоб как бинты на свежих ранах — «Любовь и кровь», — они цвели б в крови, Чтобы на всех земных меридианах По ним учились азбуке любви. Поэзия! Когда б на свете белом Я так бы бредил женщиной земной… Как беспредельность связана с пределом, Так

ты, наверно, связана со мной!

1946

В кольце

В том ли узнал я горесть, Что круг до отказа сужен Что спелой рябины горсть — Весь мой обед и ужин? О том ли вести мне речь, В том ли моя забота, Что страшно в ознобе слечь Живым мертвецом в болото? В том ли она, наконец, Что у встречных полян и просек Встречает дремучий свинец Мою двадцать первую осень? Нет, не о том моя речь, Как мне себя сберечь… Неволей твоей неволен, Болью твоею болен, Несчастьем твоим несчастлив — Вот что мне сердце застит. Когда б облегчить твою участь, Сегодняшнюю да завтрашнюю, Век бы прожил не мучась В муке любой заправдашней. Ну что бы я сам смог? Что б я поделал с собою? В непробудный упал бы мох Нескошенной головою. От семи смертей никуда не уйти: Днем и ночью С четырех сторон сторожат пути Стаи волчьи. И тут бы на жизни поставить крест… Но, облапив ветвями густыми, Вышуршит Брянский лес Твое непокорное имя. И пойдешь, как глядишь, — вперед. Дождь не хлещет, огонь не палит, И пуля тебя не берет, И болезнь тебя с ног не валит. От черного дня до светлого дня Пусть крестит меня испытаньем огня. Идя через версты глухие, Тобой буду горд, Тобой буду тверд, Матерь моя Россия!

Октябрь, 1941

В те годы

Я проходил, скрипя зубами, мимо Сожженных сел, казненных городов По горестной, по русской, по родимой, Завещанной от дедов и отцов. Запоминал над деревнями пламя, И ветер, разносивший жаркий прах, И девушек, библейскими гвоздями Распятых на райкомовских дверях. И воронье кружилось без боязни, И коршун рвал добычу на глазах, И метил все бесчинства и все казни Паучий извивающийся знак. В своей печали древним песням равный, Я сёла, словно летопись, листал И в каждой бабе видел Ярославну, Во всех ручьях Непрядву узнавал. Крови своей, своим святыням верный, Слова старинные я повторял, скорбя: — Россия-мати! Свете мой безмерный, Которой местью мстить мне за тебя?

1941

Облака кричат

По земле поземкой жаркий чад. Стонет небо, стон проходит небом! Облака, как лебеди, кричат Над сожженным хлебом. Хлеб дотла, и все село дотла. Горе? Нет… Какое ж это горе… Полплетня осталось от села, Полплетня на взгорье. Облака кричат! Кричат весь день!.. И один под теми облаками Я трясу, трясу, трясу плетень Черными руками.

1941

Село

Следы жилья ветрами размело, Села как не бывало и в помине, И углище бурьяном поросло, Горчайшей и сладчайшею полынью. Я жил вею жизнь глухой мечтой о чуде. Из всех чудес ко мне пришло одно — Невесть откуда взявшиеся люди Тащили мимо длинное бревно. Они два года сердцем сторожили Конец беды. И лишь беда ушла, На кострище вернулись старожилы Войной испепеленного села. И вот опять течет вода живая Среди отбитой у врага земли, Для первых изб вбивают снова сваи Упрямые сородичи мои. Я слишком часто видывал, как пламя Жилье и жизнь под самый корень жгло, И я гляжу широкими глазами, Как из золы опять встает село.