Стройки Империи
Шрифт:
— Ты как будто с Марса вернулся. У тебя тоже есть джинсы и пластинки. Это все, что нужно для счастья? Это нам всегда не хватало быта. А им не хватает себя. Все предыдущие поколения сделали себя с нуля. Сделали великую революцию. Построили Днепрогэс. Победили фашистов. Восстановили страну. Перекрыли сибирские реки и отправили человека в космос. А у них, у нынешних, нету этого, им нечем доказать. Они отправятся в путь и будут строить свои жизни с нуля. Четверть миллиарда великих строек. Майк Давидоу даже книгу о нас написал — "Империя строек"...
"Давидоу... Знакомое что-то. По фамилии — Миша Давыдов, в англоязычной стране натурализованный"
– ...Мужчины обычно не
Было похоже, что Соня считает приготовление пищи своей исключительной сферой в доме, и вчера просто постеснялась хозяйничать. Вчера она чувствовала себя здесь чужой — ночь поменяла представления о сфере обитания, и теперь казалось, что она всегда существовала в этой миниатюрной клетке между постоянной комнатой и зыбким, словно виртуальная реальность, местом работы в виде залов и сцен.
Щелкнув, ожил динамик, проспавший сигналы точного времени, гимн и утренние новости — линию, видимо, починили вчера. Утреннюю тишину прорезал голос Кикабидзе — "Твердят друзья, что сошел с колеи...". Мелодию Виктор узнал сразу, эта турецкая песня была спутником каждых колхозных вечеров в студенческие годы, но здесь, в этой реальности, ее исполняли почему-то по-русски. Он хотел прикрутить громкость, но Соня остановила.
— Не надо. Хорошая вещь. "Хер акшам вотка ракы ве шарап, ичтикче делирир инсан олур харап..."
— Любишь репертуар Дарио Морено?
— Это не только мужская песня. Видел, как Севда Фердаг ее поет в фильме "Злодеяние"?
— Да, как много в этой жизни я упустил...
— Ну, это с какой стороны. Эффектно, но — моральный облик... И представляешь, саму Севду "Мелодия" выпустила, а на концертах — только слова Дербенева. Где логика?
Слегка задрожали стекла — по улице к вокзалу прокатил автобус; как и в реальности Виктора это был шестнадцатый. Только здесь он почему-то по кольцу через Ново-Советскую...
— ...Ну, вот и все. Я побежала. Не забудь в воскресенье с двенадцати!
Обернувшись, она послала воздушный поцелуй Виктору, — ухоженная, сытая и сияющая от счастья. Шаги туфелек затихли по коридору. Стукнула легкая, с толстым рифленым стеклом дверь на лестницу.
Начинался день.
15. Аляска для народа.
— Бер-резы, бер-резы, ра-адные беррезы не спят! — раздавался из-за стенки голос соседа.
Из необременительных, но важных задач дня были наушники и антенна — увлекшись пластинками, он совершенно о них забыл. Хотелось узнать последние идеологические диверсии и всякие измышления, порочащие строй. По мелочам — было любопытно, чем в этой реальности занимаются Сахаров и Солженицын, уехал ли Галич, и посадили ли Синявского с Даниэлем. Ну и вообще, что в этом Союзе считают порочащим измышлением, а что нет, поскольку в нашей истории шестидесятых, если говорить о своей стране один позитив, могли принять не за патриота, а за сексота. Естественным было иногда добавлять негатива, но не доходящего до измышления, а при случае твердо заявить — "Это болтают враги!"; но для этого надо было знать, что болтают враги. Если говорить эти слова слишком часто, сочтут за идейного дурака, а попаданцу это вовсе ни к чему. Все эти странные для современного человека обычаи появились из-за хрущевской оттепели, с которой в этом шестьдесят восьмом было совершенно неясно. То-есть, Виктор пока знал лишь то, что Хрущева на вершине власти нет, культа нет, борьбы
На выходе из эконома дежурила новая вахтерша с вязанием. На стенке возле нее мутным желтым скотчем был прилеплен тетрадный листок, а на нем аккуратно выведено "Зовите меня Тетя Шура".
— Теть Шура, а не подскажете, есть в Брянске специальный магазин радиотоваров или вроде того?
Тетя Шура посмотрела на него поверх очков; пальцы ее продолжали машинально перебирать петли вязальным крючком.
— А вот бежицкая есть "Электроника" на Мало-Мининской и в Брянске на Макаронке что в желтом доме. Теперь Макаронку остановку и переименовали на "Электронику", а сама Макаронка теперь на Брянске-втором с лета. Ежели в Бежице чего нет, лучше сразу на Макаронку...
Вокзальная встретила его холодным, как вода из уличной колонки ясным утром; лужи затянулись корочкой льда, шершавой от вчерашних нерастаявших хлопьев и в бугорках жухлой травы по обочинам запутались обрывки затвердевшего снега. Над проводами и голыми ветвями деревьев висело чистое, чуть розоватое от невыспавшегося солнца утреннее небо, и ветер доносил из частного сектора легкий запах топящихся печей вперемежку со сладковатой примесью дымка последних костров сжигаемой в садах листвы.
Виктора вдруг охватило чувство, что он когда-то все это уже видел — и серый эконом, и эту мало изменившуюся улицу, и это небо — давно, в школьные годы, когда он бегал с пацанами по Новому Городку возле ветки на Камвольный, и старая замасленная "овечка", устало пыхтя, протаскивала мимо них несколько вагонов с товаром. Он поймал себя на мысли, что просто хочет съездить в Брянск, чтобы посмотреть, что с его городом стало в этой, еще мало познанной им реальности, и повернул к Орджоникидзеграду. Проходя по мосту, он заметил, что видневшийся вдали путепровод на Литейной уже открыт и по нему движутся машины.
Между павильонами на месте будущего торгового дома Тимошковых была стоянка такси — вечером он на нее не обратил внимания. На стоянке тусовалось несколько старых "Москвичей" с шашечками и один "йелловый кар", как Виктор прозвал про себя новое такси со сдвижной дверцей. Лениво просыпающийся рынок показался ему маленьким и малолюдным: сквозь пышные бетонные балясины забора, уместные где-нибудь на помещичьей усадьбе, Виктор разглядел давно канувшие в лету весы для автомашин, а квадратная будка киоска "Союзпечати" и огромный полинялый плакат облигаций трехпроцентного займа на торце зеленого деревянного павильона с фотографией вызвали у него какое-то щемящее чувство тоски. "Интересно, могу ли я здесь встретить самого себя?" — подумал он и направился к павильону остановки — широкому квадратному навесу из труб с шиферной крышей. Не верх дизайна, но практично.
— Тройка! — послышалось у него за спиной. Повернув голову, Виктор увидел знакомый красно-желтый автобус номером с "3-к", на котором спереди висело "Стальзавод-Автовокзал", а на табличке у задней двери, как летопись, были расписаны этапы большого пути, среди которых обнаружились "к-н Бессмертия" и "м-н Электроника". Виктора буквально внесло в распахнувшиеся двери под возгласы "Проходите вперед, там же свободно!" и кинуло на первое попавшееся сиденье на заднем колесе и обратно по ходу. Прямо напротив него на стенке висела касса — слегка облагороженный дизайном ящик со стеклом наверху, куда кидали мелочь на резиновую ленту. Чтобы оторвать билет, надо было покрутить ручку — она же протягивала ленту с мелочью, которая, достигнув края, со звоном падала в глубину ящика. Виктор бросил полтинник, но билет не вылез.