Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники, 1967-1971

Стругацкий Аркадий Натанович

Добро и зло в современной научной фантастике не отделены друг от друга непроходимой стеной, как это свойственно традиционной фантастике. Если бы в реальной жизни дело обстояло таким образом, бороться со злом было бы если и не легко, то во всяком случае просто. Однако вся трудность состоит именно в том, что истинные противоположности не только противоположны, но и едины, в том, что реальные жизненные противоречия всегда есть и противоположение, и единство добра и зла, старого и нового. Еще В. И. Ленин в ряде своих произведений (из них в данном случае особенно важно назвать «Детскую болезнь „левизны“ в коммунизме») напоминал, что есть два фронта борьбы с буржуазностью: один — более очевидный — проходит там, где полосатые пограничные столбы делят мир, другой — более трудный и гораздо менее очевидный — пролегает внутри нас.

Иной раз требование идеологической адресности фантастики некоторые критики подменяют требованием буквальной географической, этнографической

и т. п. адресности. Некоторые выступления нашей критики дают пример осмысления любой литературы в понятиях и нормах буквального правдоподобия, а не в системе понятий идеологии. Прототипы фантастики ищут не в широких социальных явлениях, процессах, не в обобщающих социальных идеях, а в данной, конкретной стране, в каких-то конкретных деталях, частностях. В целом же художественное творчество сводится к простому назиданию, к элементарной дидактике, вместо того чтобы выяснить специфику идеологического воздействия художественной литературы.

Что же касается идейности, то стоит вспомнить о том, что фантастика отображает реальность в весьма специфической форме, воплощающей в образы гипотетические положения и ситуации. В «Улитке на склоне», во «Втором нашествии марсиан» предметом обличения является буржуазное сознание. Формы этого обличения не обычны, но для того перед нами и фантастика — новый вид литературы, — чтобы и здесь быть необычной. Что же касается, так сказать, «географии идей», то здесь у грамотного читателя не может быть и тени сомнения. Идейная сущность буржуазности создает здесь эффект адресности гораздо вернее, чем это дала бы любая научно строгая география, любая этнография.

Реалистичность художественной научной фантастики лежит отнюдь не в формальной реалистичности географии или хронологии. Ее реалистичность состоит в точном отражении человеческих и социальных проблем современных идейных позиций, в строго научном способе мышления. Однако осуществляется это в специфической художественной научно-фантастической форме.

Думаю, что не только упомянутые выше, но и другие упреки по адресу научной фантастики основаны именно на непонимании ее художественной специфики. Непримиримая категоричность очень многих оценок, относящихся к тем или иным направлениям в нашей фантастике (и, соответственно, к тем или иным писателям), тяготеет зачастую именно к отсутствию хотя бы какого-то первоначально необходимого круга научных, устоявшихся критериев оценки, более или менее применимых для всех.

Самое простое по своей кажущейся форме всегда в конце концов оказывается самым сложным.

Вопросы Урбана, присланные АБС из «Детской литературы», и черновики их ответов с большой рукописной правкой остались неопубликованными, но сохранились в архиве. В 1970 году этими материалами АБС воспользовались для подготовки своей статьи «Давайте думать о будущем». Ниже даются вопросы Урбана и первый вариант ответов АБС. Вероятно, этот вариант посылал БН брату для правки. Для удобства чтения вопросы и ответы даны последовательно.

Из архива. Вопросы А. Урбана. Ответы АБС

1. Есть понятия «фантастика» и «научная фантастика». Приложение «научная», без сомнения, накладывает на писателя определенные ограничения, заставляет так или иначе вымысел поверять данными науки. Вы, насколько мне известно, склонны отказаться от этого ограничительного приложения. Обретаете ли Вы тем самым полную свободу фантазии? Или Вам приходится ставить перед собой другие ограничения? Бывают ли у Вас моменты в работе, когда

Вы говорите себе: «Так — нельзя. Это — неверно. Это — неправда?» Если бывают, в каких случаях?

Как известно, сколько-нибудь общепризнанной и разработанной теории фантастической литературы пока нет, и поэтому, во избежание недоразумений, давайте сразу договоримся о терминах. Мы называем фантастическим всякое художественное произведение, в котором используется специфический художественный прием — вводится элемент необычайного, небывалого, почти невозможного или даже невозможного вовсе. Все произведения такого рода могут быть развернуты в весьма широкий спектр, на одном конце которого располагаются «80 000 километров под водой», «Грезы о Земле и Небе» и «Прыжок в ничто» (то, что обычно и называется фантастикой научной), а на другом — «Человек, который мог творить чудеса» и «Морская дева» Уэллса, «Мастер и Маргарита» Булгакова и «Превращение» Кафки (то, что мы склонны называть фантастикой реалистической, как ни странно это звучит). Фантастика научная по сути очень молода, она восходит к Жюлю Верну и Фламмариону, она — порождение научного прогресса и технической революции, и она от рождения посвятила себя науке и технической революции — борьбе Человека с Природой. Фантастика реалистическая стара как сама литература, она восходит к Гомеру и Апулею, и она вместе со всей литературой решает проблему Человека в его отношениях к себе подобным, к обществу.

А теперь об ограничениях, которые

ставит, якобы, наука воображению писателя-фантаста. Откровенно говоря, мы плохо себе представляем, что это могут быть за ограничения. В произведении реалистической фантастики демоны и ведьмы могут разгуливать по городу, может нарушаться второй закон термодинамики, и Иисус Христос может вторично спуститься на грешную Землю. Каждому непредубежденному читателю будет ясно, что это лишь художественный прием, что он понадобился автору, чтобы подчеркнуть какую-то мысль или оттенить некую черту человека (или человечества). Никому и в голову не придет мысль о нарушении суверенных прав Ее Величества Науки. Что же касается фантастики научной, то своеобразие нынешней ситуации в естествознании заключается как раз в том, что современная наука с невиданным благодушием и терпимостью относится к любой игре воображения. Ведь и само развитие науки сделалось ныне невозможным без «достаточно сумасшедших гипотез» и мозговых атак. Древние мифы и сказки буквально у нас на глазах превратились в реальность: ковер-самолет — в Ту-144; сапоги-скороходы — в скоростные автомобили и поезда; чудо-зеркальце — в телевизор; гусли-самогуды — в транзистор. На очереди — живая и мертвая вода; гомункулус; скатерть-самобранка. Ошеломляющий темп этого процесса, во-первых, породил интуитивное ощущение всемогущества науки, абсолютности возможного и относительности невозможного, а во-вторых, выбросил в сферу интеллектуального потребления сырую массу идей, догадок, предположений, которые можно было бы квалифицировать как мифы нового времени, если бы не подсознательная восторженная уверенность, что все это возможно — и мыслящие машины, и небелковая жизнь, и негуманоидный разум, и фотонные звездолеты, и покорение видимой Вселенной за время одной человеческой жизни. Древние мифы изобретались сказочниками, новые мифы изобретаются учеными и сказочниками-фантастами. Слишком широк сегодня фронт вторжения науки в неизвестное, слишком много сегодня существует гипотез, о которых наука может сказать только: «Это не противоречит основным законам», слишком сильна интуитивная убежденность в том, что невозможное сегодня обязательно станет завтра возможным. Именно поэтому и странно слышать об ограничениях, которые ставит наука, наука, всячески поощряющая фантазию, не способная существовать и двигаться вперед без самой сумасшедшей фантазии. Мы даже рискнули бы высказать предположение, что сегодня как никогда трудно сформулировать такую гипотезу, о которой современная наука со всей определенностью и без всяких оговорок могла бы сказать: «Нет, это невозможно. Это наверняка неверно». Нам трудно представить себе даже чисто теоретически, каким образом современный мало-мальски грамотный научный фантаст может в своем произведении войти в ЯВНОЕ ЗАВЕДОМОЕ противоречие с современной наукой. Конечно, речь идет только о сумасшедших идеях и гипотезах. Существует стройное и величественное здание достоверных фактов и обоснованных теорий, разрушать которое по произволу не рекомендуется никому из научных фантастов, если он не хочет прослыть безграмотным дилетантом. А у нас и за рубежом, к сожалению, еще немало писателей, у которых герои, «проникнув в созвездие Андромеды, достигают чужой галактики, постарев всего на двадцать световых лет». Так что можно сказать, что наука действительно ограничивает писателя, но она ограничивает его, так сказать, «снизу», ограничивает областью достоверно известного. Но это ведь не есть ограничение воображения, это — ограничение безграмотности.

2. Критики, вероятно, в зависимости от индивидуальных пристрастий, подчеркивают в фантастике разные ее стороны, которые, по-моему, не противоречат друг другу. Одни — ее реалистические основания: фантастика — увеличительное стекло, наложенное на современную действительность. Другие — ее романтический, вопрошающий пафос: для них фантастика приближается к сказке, сочиненной не первобытным охотником, а современным ученым, инженером, социологом. Какие качества фантастики больше всего привлекают лично вас?

Мы уже не раз отвечали на этот вопрос, а потому нам придется повторяться. В фантастике нас привлекает прежде всего то, что она является идеальным и пока единственным литературным орудием, позволяющим подобраться к важнейшей проблеме сегодняшнего дня. Такой проблемой является будущее и его вторжение в настоящее. Безвозвратно ушло время, когда будущее казалось чем-то условным, неопределенным, оно перестало неясно маячить за далекими горизонтами, оно придвинулось вплотную и уже запускает свои щупальца в недра настоящего. Стало невозможно жить и работать ради будущего, а умереть в настоящем. Семена, посеянные утром нашей жизни, восходят теперь даже не к нашей старости, не вечером, а в полдень. Столкновение с иными цивилизациями, генетическая революция, Великий Потоп информации, День Страшного Суда — ядерная война, — всё это стало реальным фактором жизни одного поколения. Ситуация совершенно новая, прежде неизвестная человечеству, не исследованная ни наукой, ни литературой. И поскольку речь идет о литературе, заниматься этой проблемой пока может только фантастика. И только она этой проблемой и занимается.