Струны чистого звона
Шрифт:
— Где-то я читал шуточный рассказ, как следует готовить к обеду чайку. Надо-де привязать к лапке веревочку, вскипятить котел воды, опустить туда чайку, вынуть, снова опустить. Так несколько раз. Потом, — Жолудь сделал паузу, оглядел всех и, остановив колючий взгляд на Жмурове, закончил: — потом надо чайку выбросить. Все равно она к употреблению не годна.
Всё встрепенулись, подняли на оратора удивленные взгляды. А он продолжал:
— Шутка эта не простая. Она, в данном случае, о Жмурове. Сколько ни варим мы его в нашем
Тут молчанию пришел конец. Последние слова Жолудя потонули в нараставшем гуле.
— Насчет чайки ты брось, — басовито раздалось из самого дальнего угла. Все обернулись и увидели: говорил Жмуров, покрасневший до самых ушей.
Потом другие голоса:
— Перехватил малость, Жолудь…
— А что — правильно!..
— Со Жмурова сознательности, что с гуся воды.
— Слова прошу. Прошу слова…
К трибуне вышел рядовой Носов. И снова все приутихли: Носов был близким другом Жмурова. Он и начал с этого.
— Вы знаете, я дружу со Жмуровым. Много его тайн знаю. Он мои тоже знает. Но сегодня не об этом буду говорить. Два раза комсомолец Жмуров обещал исправиться — на ветер пустил слова. Да он и в комсомол-то обманным путем попал…
Опять удивленные взгляды, полуоткрытые рты, в том числе и замерший на полуслове оторопевший Жмуров.
— Объясни, — голос с места.
— Охотно. Я говорю обманным потому, что в заявлении о приеме Жмуров обещал быть честным, верно и свято беречь и умножать богатство Родины. А сейчас отступился от своих слов. Думает: мне, мол, все можно, а от меня ничего не требуйте…
— Правильно, — не выдержал кто-то.
— Верно…
Снова загудело собрание. Жмуров склонялся все ниже. Луч заходящего солнца упал на его смуглый, в редких конопатинах лоб, и все увидели на нем капли пота.
Последним выступил лейтенант Шелест…
В дневнике Василия записей прибавлялось.
19 октября, понедельник.
Разбирали Жмурова. Досталось парню. Но в комсомоле оставили. Вот только что скажут комбат, майор Шикин и капитан Козырев? Правильно ли я поступил?
20 октября, вторник.
Они сказали: правильно.
…Дела захватывали лейтенанта Шелеста все больше и больше. После нескольких ясных дней вновь полили дожди, а потом однажды к вечерку дохнуло с черневших в отдалении полей так ледяно и знобко, что на окнах проступила жилистая и прозрачная вязь первого обледка. А утром, когда солдаты выбежали на физзарядку, их белые нательные сорочки слились с только что выпавшим первым снегом.
Утром Василий записал в дневнике:
«У молодых солдат сегодня первые стрельбы — и такая погодка. Впрочем, это хорошо.
Вечером запись была продолжена:
«Молодцы комсомольцы. А Жмуров-то, Жмуров… Его результат один из лучших в роте. Нет, начало хорошее. Теперь за подготовку к учениям.
И еще — самодеятельность. Через неделю — первый концерт».
Долго будут помнить в батальоне этот концерт. Будут помнить виртуозную игру Гапонова. Балалайка отплясывала то у солдата на коленях, то взлетала, поворачиваясь и кружась; видно, и ей передавалась та сила, которая захватила и повергла в изумленное молчание добрые две сотни людей!
Потом четверо пели — вокальный квартет. Аккомпанировал Жмуров. А когда певцы ушли, он играл один. Играл задушевно, не глядя в зал, будто забыв, что вышел на сцену и что слушает его весь батальон…
Шелест вел концерт. А перед последним номером сам вышел с баяном, объявил:
— Полонез Огинского…
Мороз уже тронул и сделал чуть смуглым его лицо, отчего еще ярче светилась заразительная улыбка.
Пальцы коснулись перламутра пуговиц, из-под них брызнули звуки вступления, перешедшие тут же в грустно-мятежную мелодию. И в ней, как в волне, стала растворяться улыбка Василия. А глаза продолжали смеяться.
В первом ряду сидели офицеры. Капитан Козырев наклонился к майору Шикину, вполголоса сказал:
— Грустит и радуется наш Василий. Жена к нему едет.
Шикин понимающе кивнул.
А музыка уже захватила весь зал.
Потом сценой завладели плясуны. Откуда только и взялось у этих шестерых солдат столько стремительного лада с музыкой, такое умение разговаривать каблуками, переходить вприсядку, взлетать, как на пружинах, в воздух. Сидевшие в зале узнавали и не узнавали своих сослуживцев, ахали довольные. А когда пляска, вместе с дружным вскриком, оборвалась и танцующие замерли, десятки голосов закричали:
— Би-ис!..
— Повторить!..
— Би-ис!..
…Выходя из клуба, майор Шикин сказал подполковнику Ремневу:
— Удалось Шелесту раскачать комсомолию.
— Молодец, — довольным голосом подтвердил комбат. — Живая душа парень, ничего не скажешь.
Роты с песнями расходились от клуба.
Василий вышел последним, загляделся на звезды. Прислушался. И в хрусте снега под шагом удалявшегося строя почудился ему шум поезда.
— Едет, — сказал вполголоса…