Струны чистого звона
Шрифт:
— Ходит хата, ходит печь…
Подошел комбат, слегка лысеющий, но еще моложавый и подтянутый подполковник Ремнев. Одобрительно кивнул Шелесту и, улыбаясь, загляделся на плясунов. Рядом с ним оказались замполит майор Шикин и секретарь партбюро капитан Козырев.
Переглянулись, поймали взгляд командира. «Нравится?» — спросили из-под густых, сросшихся на переносице бровей глаза Шикина. «Хорошо», — взглядом ответил капитан Козырев. Глаза Ремнева неопределенно сузились, брови вскинулись и опустились: мол, поживем — увидим.
А в кругу уже лихо отплясывали четверо. Пол слегка прогибался и поскрипывал. Шелест
Комбат глянул на Шикина и Козырева — те, смеясь, тоже аплодировали. Махнув с шутливой безнадежностью рукой, машинально поправив китель, Ремнев вошел в круг.
Потом все вместе пели. И удивлялись каждый про себя: как здорово получается.
Позже, сидя в президиуме, комбат чему-то довольно улыбался, и такой же улыбкой отвечал ему с другого конца стола замполит Шикин.
Служба с первых же дней захватила Шелеста. Выходы в поле, стрельбы, строевые занятия. Когда удавалось пораньше вернуться в общежитие-гостиницу, он видел скучающие лица. И как-то раз, не выдержав, сказал:
— А что, если нам организовать шахматный турнир?
Сначала предложение встретили без энтузиазма, но когда на стене появилась аккуратно вычерченная таблица, а на столе Василия назавтра же стопкой выросли три новеньких комплекта шахмат, люди оживились. Скоро начались шахматные баталии.
Потом состоялось обсуждение новой книги. По вечерам на огонек в общежитие стали заходить и офицеры, проживавшие на частных квартирах.
Шелест так и не мог припомнить, кто на отчетно-выборном комсомольском собрании назвал его кандидатуру в состав бюро. За нее проголосовали единогласно.
После первого заседания комсомольского бюро, на котором Василия избрали секретарем, его при выходе из клуба взял под руку капитан Козырев.
— В общежитие? Пошли вместе.
Ночь выдалась ясная. В темном ночном небе необычно большими светящимися бусинками висели над городком звезды. Под ногами мягко шуршал опавший лист. Разговаривая, вышли за КПП, взяли вправо — к офицерским домикам.
— Что ж, Василий, — говорил парторг, — комсомольцы свою волю выразили. Теперь за тобой слово. И скажу тебе сразу: держи плечи круче. Работы много. — Козырев произнес последнее слово в растяжечку, певуче, как бы подчеркивая, что он нисколько не преувеличивает.
— Чувствую, — вздохнул Шелест и спросил: — А кто этот рядовой Жмуров, о котором так много говорили сегодня?
Козырев помрачнел.
— Это из второй роты. С заковыкой солдат. — И помолчав, словно нехотя, добавил: — На гауптвахте он. За самоволку. Выйдет — разбирать его будут на ротном собрании.
Дня через два лейтенант Шелест решил зайти во вторую роту, чтобы поговорить с секретарем комсомольской организации сержантом Шоркиным. Тот, по словам дневального, находился в Ленинской комнате. Василий направился туда и, едва переступив порог, увидел
— Гора с горой… — пошутил он, здороваясь.
У солдата оказалась сильная, с шершавой ладонью рука. — А вот как величают тебя, я тогда и не спросил.
— Андреем Жмуровым величают.
— Жмуровым? — переспросил Шелест, не в силах скрыть удивления. И подумал: «Так вот, оказывается, о ком идет в батальоне такая худая слава».
Жмуров заметил удивление и внезапно засветившийся в глазах лейтенанта настороженный огонек. И понял, в чем дело.
— Небось, уже наслышались обо мне, товарищ лейтенант?
— Не наслышался, но слыхал, — напрямик ответил Василий и решил переменить разговор. — Да ты, оказывается, мастер? — показал он на разобранную гармонь.
— Приходилось иметь дело. И сейчас вот охотно взялся. А то и поиграть не на чем.
— Играешь?
— Так, маленько.
— А мы как раз свою самодеятельность думаем организовать. Хочешь записаться?
— А чего ж, дело хорошее. Только… — Жмуров замялся.
— Что — только?
— Вряд ли что получится из этой затеи. Тропку такую у нас торили, торили… К какому-либо празднику проторят, а потом она снова быльем порастает.
— Так от нас же самих все зависит.
Жмуров лишь повел нахмуренными бровями, но ничего не сказал. И Василий понял, что этого упрямца можно убедить только делом.
Василий начал вести дневник. Пока что в простой школьной тетрадке, где на полях ставил дату, а по линейкам пускал угловатую и размашистую вереницу строчек, было всего три записи.
14 октября, среда.
«Что ж, Василий, комсомольцы свою волю выразили. Теперь за тобой слово». Это сказал мне сегодня после собрания парторг. Каким оно будет — мое слово?..
Какой-то Жмуров, комсомолец, во всем батальоне — притча во языцех. Он мне, наверное, сегодня во сне приснится.
16 октября, пятница.
Проводил бюро. Обсуждали один-единственный вопрос — о роли комсомольских организаций в укреплении дисциплины. Но вдруг из него, как из рога изобилия, высыпалось около дюжины маленьких вопросиков.
Маленьких? Нет. Тоже больших и важных: а) изгнание скуки. А это значит: б) умело отдыхать; в) организовать художественную самодеятельность; г) выпускать светогазету; д) сделать свой кинофильм и т. д.
Вывод ясен: всем, всем браться за дело.
17 октября, суббота.
Жмуров-то, оказывается… тот самый… мой провожатый. Нет, исключать его не стоит. Выправить надо парня. А пока протереть с песочком.
Собрание проходило в Ленинской комнате. Комсомольцы собрались быстро, молча расселись за столами. Жмуров вошел последним, сел в самом дальнем углу. Достав из кармана спичечную коробку, подбросил, но тут же, будто спохватившись, сунул обратно. Не зная куда смотреть, уставился в пол.
Сержант Шоркин открыл собрание.
Первым попросил слова ефрейтор Жолудь, неутомимый книголюб, лучший рассказчик всевозможных былей и небылиц, знаток дат, необыкновенных историй и знаменитых имен. Он, не торопясь, поднялся и, протискиваясь между стульями, пошел к трибуне.