Струны
Шрифт:
Багшо и его компания продолжали переговариваться, но Седрик воспринимал их крики как ровное, бессмысленное жужжание. Он тихо удивлялся, насколько замедлилось время — или насколько ускорилось течение его мыслей. Тянулись годы и годы, а индус все еще мчался по коридору, враги все копались и копались со своей пушкой и все никак не могли изготовить ее к бою.
Затем индус резко вильнул, оттолкнулся от стены, вышиб какую-то новую дверь и вывалился на лестницу. Сзади полыхнуло огнем, половина камер на секунду вырубилась. Сильно щелкнуло в ушах, ноздри обжег острый запах пота, к счастью — только пота.
Господи! Там же были люди, они открывали двери, высовывались.
Седрик думал, что индус направится вниз, индусы же вроде не умеют подниматься по лестницам.
Этот умел, хотя, мягко говоря, без особого изящества и плавности — многострадальный обитатель его кристалевого чрева болтался вверх-вниз, как горошина в погремушке. На следующей лестничной площадке индус не стал вышибать дверь, а открыл ее более ортодоксальным способом, за ручку. Затем он проплыл в новый, ярко освещенный коридор и двинулся в направлении, откуда пришел, — этажом, конечно же, выше.
Одна из дверей впереди взорвалась, выбросив клуб серого дыма и человека в доспехах, чьи ноги чуть-чуть не доставали пола. Человек побежал по коридору — не поплыл, а именно побежал, он двигался как конькобежец на скользком льду и быстро набирал скорость.
— Шпрот, впереди тебя — это я.
— Кастет, вас принял.
Неужели это — мой собственный голос? Такой уверенный и хладнокровный? Это я, наверное, не совсем в себе — после всех этих радостей. Выть, вопить и кусаться — вот это была бы правильная реакция.
Бронированная фигура скользила все быстрее, в то время как индус немного притормозил. Седрика охватил зябкий ужас, а вдруг в этой хреновине что-нибудь сломалось? Вдруг его, Седрика, оставят здесь? И где сейчас враги? Багшо, конечно же, пробился сквозь потолок. Как это он умудряется управлять такой уймой техники одновременно? А сколько там погибло ни в чем не повинных людей?
— Шпрот, нам тут придется сделать нечто не совсем обычное. Ты бы лучше закрыл ненадолго глаза.
— А давись ты конем, — сказал Седрик спокойно и на удивление непринужденно.
Далеко впереди Багшо достиг конца коридора и, не останавливаясь, прыгнул вперед. Широко раскинув руки и ноги, он врезался в окно; рама, стекло, занавески и одетый в броню человек исчезли, оставив после себя только черную прямоугольную дыру.
Семнадцать этажей, что-то между пятьюдесятью и шестьюдесятью метрами — точность тут, собственно, ни к чему. Седрику снова хотелось вопить от ужаса. Он разинул уже было рот, но услышал только собственный голос, сухо приказавший индусу остановиться. Сзади появились бронированные фигуры с вечной своей пушкой. Индус замедлял бег — вряд ли по приказу Седрика, — а черный прямоугольник неумолимо надвигался, становился все больше и больше. Никакие действия не имели смысла — да и не мог он ничего сделать. Управление в руках Багшо, или каким уж там местом он управляет. Это — если Багшо жив. А может быть, индус поврежден и вообще не поддается управлению? Туго запеленутый, неподвижный, Седрик беспомощно болтался в ходячем гробу, а черная бездна росла и приближалась, правда — все медленнее и медленнее. Он не очень понимал, чем все это может кончиться.
Недолет. Индус остановился в шаге от окна. Ну, слава тебе, Господи! Седрик окинул взглядом густой лес небоскребов, сверкающий на фоне сероватого предрассветного неба, и перевел дыхание. Теперь надо подумать, как бы это половчее сдаться. Эти же, сзади, они не дураки, они видят, что он застрял в этом индусе, что он беспомощен, не представляет никакой угрозы, подходи и бери голыми руками. Ясное дело, они не станут стрелять. Багшо говорил про всякие там ужасы плена, но это — когда еще будет. Ужасы! А что, мгновенно сгореть в струе плазмы или расшибиться в кисель, свалившись с семнадцатого этажа, — это не ужас?
Индус медленно, аккуратно наклонился и перевалился через подоконник.
Падение заняло чуть больше трех секунд, это подсчитала Система по его просьбе — потом, значительно позже. Сперва Седрик думал, как это печально и бессмысленно — умирать таким юным, но затем изменил точку зрения, решив, что за время падения он повзрослел на много-много лет. Может — по слепой удаче, может — благодаря мастерству Багшо, но только падал он плашмя, спиной вниз — в самом подходящем для сбережения хрупкой протоплазмы положении, когда удар гасился амортизаторами индуса.
УДАР!
Багшо поймал его на лету.
Седрик был жив. Над ним висело серое небо, о лицевой визор стукались мелкие капли дождя, в ушах отдавался пульс.
— О'кей, Шпрот?
Седрик повторил ранее употребленное непристойное ругательство, а затем присовокупил и все прочие, имевшиеся в его арсенале. В жалком, если уж говорить правду, арсенале — настоящий мужчина обязан знать гораздо больше нехороших слов.
Багшо установил индуса в нормальное вертикальное положение и осторожно покрутил руками, словно проверяя, хорошо ли они действуют. А затем нагнулся и взглянул себе под ноги.
— Ну ни хрена себе! — негромко воскликнул он. — Мостовую проломили!
— Жаль, что не твоей головой, — кисло откликнулся Седрик.
И опять этот соленый вкус во рту. Язык я прикусил, что ли?
— Ангел будет с минуты на минуту. Пошли.
— И да будет тебе известно, — обиженно заметил Седрик, — что никакой я не virgo intacta.
— Ну ты даешь! — восхищенно выдохнул Багшо. — Расскажи мне потом поподробнее.
Ангел оказался невероятно шумным и невероятно древним вертолетом. Он опустился прямо посреди городской площади, подобрал Седрика и Багшо, а затем неторопливо взмыл в затянутое облаками небо. Только после того как верхушки ближайших небоскребов остались далеко внизу, кто-то открыл из окон гостиницы запоздалый огонь; ни пилотов, ни Багшо это ничуть не беспокоило.
В темном просторном салоне сильно пахло машинным маслом. Пилот и бортмеханик безостановочно говорили что-то в микрофоны, слабые красные отсветы приборной доски делали их похожими на чертей из преисподней. Индуса сразу же уложили на пол, Багшо вскрыл металлическое брюхо, расстегнул пряжки и выпустил Седрика на свободу. Седрик промок насквозь, одежда противно липла к коже, но стесняться, к счастью, не приходилось — его брюки были ничуть не мокрее рубашки и пончо. Он сел на металлическую скамейку, прислонился спиной к холодному как лед стеклу иллюминатора и попробовал унять дрожь. Его подташнивало.