Студёная любовь
Шрифт:
Скинув куртку, я стянул мокрую рубашку и, съежившись от липкого холода, надел курточку на голое тело. После чего оторвал лоскут от окровавленной одежды и осторожно вбил ее острием меча в щель между черными камнями. Бледное пятно мягко окрасилось золотистым сиянием. Мелкие семена магических цветов, будто жаждали появления белого цвета, затрепетали вокруг метки.
Еще один лоскут я вбил в стену в левое ответвление. Решил слушать интуицию, хотя она сегодня была крайне капризной. Золотистые спутники, размером меньше ноготка, тут же засветились вокруг белой ткани, мелко запульсировали.
Даня рассказывал, что не прирученные маруньи в дикой природе довольно опасные, могут парализовать. И если доза будет слишком большой, даже убить.
Не прикасаясь к летающим семенам, я шел дальше, но много часов подряд ничего не мог найти, ни намека на Любаву или хотя бы других людей. Хорошо хоть монстры тоже не попадались. Только духота и гнилой запах.
Казалось, что темнота упокоит меня здесь навечно. Истинная связь с Любавой упрямо молчала, а стигма на плече совсем замерзла. Мне даже почудилось, что я впервые за много дней слышу в груди биение своего сердца. А еще пальцы нагрелись, кровь забурлила в венах, стало неожиданно жарко. Я так отвык от этого, что не сразу понял, что происходит.
Но этого быть не может!
Может, только если Любава при смерти. Только если… Ульваз что-то сделал с ней.
Но тогда я тоже должен умереть. Мы реализованная пара. Почему я нагреваюсь?
Нет, с моей невестой все будет хорошо. Я тряхнул головой и приложил ладонь к груди.
— Отзовись же… знаю, что злишься на меня, но сейчас не время обижаться. Дай мне знак…
Мой шепот гас, едва вылетая изо рта. В каменных пещерах звуки обычно разлетаются иначе: они тянутся, двоятся, ломаются. Эти же темные коридоры вели себя странно — гасили все звуки и шорохи. Словно играли со мной, заводили в ловушку и, чем дальше я шел, тем уже становились проходы. Тем меньше звуков пропускали камни.
Вбивая очередной лоскут в глубокую щель, заметил, как одна из сияющих семечек переместилась со стены, пролетела надо мной и села на голову. Я замер.
Но ничего. Только легкая прохлада коснулась темечка.
Вытянув руку, я аккуратно тронул золотой пучок. Меня даже не убило, слава Нэйше. На ощупь летун был мягким, словно семечко одуванчика. От прикосновения он загорелся сильнее, заплясал, метнулся в сторону и прильнул к другим, сбиваясь в большой светящийся ком.
— Омилесс, — попробовал я приказать, как учил Даня. Маруньи не сдвинулись с места. — Максилесс!
И ничего. Они только мерцали и сидели там, где вздумается, а меня не слушались.
Интересное явление — эти семена, наши лючисы, дающие свет, работают иначе. Маруньи же непокорные, я особо и в замке не мог с ними подружиться, слушались они в основном Даньку.
Я махнул рукой на пушистиков. Нужно двигаться дальше, потому что время скачет, как венша. Глянул на часы: прошло больше шести часов. Тьма! Как же быстро летит время, когда хочется его остановить.
В груди слабо потянуло, я даже запнулся и чуть не свалился головой вперед. Приложил руку к эссахе, но ничего не произошло, нити связи не проснулись, будто наша с Любавой истинность прервалась.
Тьма, что же это за место такое? Оно словно поглощает магию, ведь я не просто так совсем не слышу невесту.
Расстегнул воротник. Жутко вспотел, по коже бежали влажные дорожки.
Жар возвращался слишком быстро, с лихвой. Я порылся в мешке и нашел флягу с водой и кусок хлеба с вяленным мясом, завернутым в бумагу. Не стал есть и пить. Любаве нужнее, оставил на потом. Спрятал все назад в сумку и, расстегнув прилипшую к телу куртку, побрел дальше.
Мелкие золотистые пушистики вскоре осмелели. Нагло садились на мою голову и плечи, и как я не отгонял их, все равно возвращались. Мне они не мешали. Напротив, освещали путь, разгоняли туман перед глазами, так что я через несколько неудавшихся попыток отмахнуться от мерцающей мелочи, бросил это дело и просто шел дальше. Не жалят, не кусают, не пытаются убить, пусть сидят, мне не жалко.
Вбивая лоскуты в камни, я проверял связь с парой каждую минуту, прощупывая эссаху ладонью, но она не откликалась, нити не набрасывались на руку, как раньше. Я дышал мелко, стараясь не тратить драгоценную влагу, потому что от жары все тело плавилось. Скинув куртку и сняв штаны, скрутил их в рулон и затолкал в мешок. Меч висел на поясе в ножнах, потому что кожа от любого соприкосновения с металлом полыхала. Только мелкие золотистые создания и охлаждали меня немного, но этого было мало.
Через несколько мучительных часов в невыносимом пекле, я уже тоскливо вспоминал былой холод и не отказался бы от кусочка льда. Силы стали топиться, как воск. Я едва переставлял ноги и боялся, что при следующем движении превращусь в песок.
Пить хотелось безумно. Опустившись на горячий камень и вытянув перед собой ноги, прижался спиной к стене, надеясь, что хоть чуток охлажусь, но она была жутко горячей. Сил отстраняться не осталось, потому терпел жжение и переводил дыхание.
Все-таки отпил немного воды, совсем маленький глоток, чтобы промочить горло, но этого оказалось мало. Сгорая от жажды, я сжал зубы и спрятал флягу в мешок. Любаве нужнее.
Перед глазами все плыло. Я видел лишь черные камни вокруг и золотые летающие пушинки и почти не верил, что найду невесту. Без магии и поддержки — это невозможно.
— Наследник Криты, — я тихо засмеялся такому определению, — Синарьен ин-тэ О’тэнли, бесславно пропал в непонятном месте, в непонятное время, непонятно за какой хрен… А все потому что не научился… Чему же я не научился? Упустил невесту, не послушал брата.
Грудь снова слабо дернуло, по коже разбежались волны моей магии. Я поморгал и попытался применить заклинание, призвать воду, но она упиралась, сверкала на кончиках пальцев и тут же с шипением исчезала.
Золотых летающих существ стало больше. Еще чуть-чуть и популяция маруний облепит меня целиком. Сколько их нужно для убийства? Но я был не против хоть какого-то общества, пусть и молчаливо-опасного.
Приподняв руку, поймал пляшущие огоньки на ладонь, позволил им сесть на предплечья, шею и голову. Притянул пальцы к глазам и тихо спросил:
— Покажите мне выход, милые существа… Но вряд ли поймете, а так хотелось помечтать.
Маруньи с едва уловимым шорохом взвились в воздух, скопились надо мной в пятно, а потом отодвинулись и перестроились в женский силуэт.
Я мог поклясться, что это была Любава. Тонкая фигурка, длинные волосы, прикрывающие крепкие бедра. Ее крошечные плечи. И руки, связанные за спиной. Золотистый силуэт развернулся, ссутулился и побрел в одно из разветвлений лабиринта, будто ему приказывали идти.