Студент 3
Шрифт:
Я глазом не успел моргнуть, как к РАФу с двух сторон — сзади и спереди — подлетели «Жигули». «Трешка» и «двушка»-универсал. Хэтчбек, как говорят сейчас. И оттуда вылетели люди в штатском, без всяких слов и выкриков блокируя всю грешную компанию. И профессора, и лже-чекистов. Единственное, что прозвучало:
— Спокойно! Без глупостей.
Все замерли. Шок.
Но один из крепких ребят все же решил сделать глупость. Он резко рванул с места. Стартовая скорость у него была похвальная, даже отличная. Возможно, даже был у него шанс удрать. Но
Он бросился как раз в мою сторону, и я скорее машинально, чем осознанно поддел его классической подсечкой сбоку, а в этом случае уж если попал, то попал, никакой спортсмен не устоит. И то надо отдать ему должное: подкошенный, он отчаянно попытался удержаться, совершил гигантский скачок, но тем самым подвернул голенностоп. И грохнулся на асфальт с воплем:
— С-сука!..
Не знаю, кого он имел в виду. Может, и меня. Ну да мне это было до лампочки.
К упавшему вмиг подлетел один из штатских. В руке у него зловеще блеснула вороненая сталь:
— Руки! Руки за спину!..
И с поразительной ловкостью и быстротой на запястьях лежащего защелкнулись наручники. То же самое и с такой же скоростью проделали с Кузьминым и другим фальшивым КГБ-истом. Беззубцева оставили без браслетов — наверное, в том был известный психологический расчет.
Кузьмин скользнул по мне взглядом не столько враждебным, сколько задумчивым каким-то. Это был один миг, а затем опера совершенно разумно решили использовать трофейный РАФ:
— В машину!.. Все. Тихо! Без глупостей!
Жуликов затолкали на заднее сиденье, наглухо заблокировав там. Три человека держали их под жестким контролем. Травмированный кривился, морщился… Возможно, ему хотелось бросить на меня злобный взгляд, но он не решался. А что-то произнести — тем более.
Беззубцева же усадили отдельно, с особым почетом, можно сказать. И с ним занялись двое. Видимо, старших в данной группе. Я пристроился рядом. Возражений не было.
— Итак, — веско молвил один, человек лет тридцати пяти с тонким интеллигентным лицом, ну прямо доцент какой-нибудь. — Малопочтенный профессор! Мы ждем от вас правдивого… Я подчеркиваю: правдивого! Рассказа о вашей враждебной деятельности. Скрываться, отпираться бесполезно, как вы понимаете. Вы человек умный… хоть и поганый. «Извините» не говорю. Погань — значит, погань. Однако ума у вас никто не отнимет. Пока, по крайней мере. Что будет потом, неизвестно, может быть, и одуреете. Не исключено. А пока…
«Зачем он эту пургу погнал?..» — подумал я, но промолчал, естественно.
Беззубцев по ходу саркастической речи снабжал лицо надменной мимикой. Когда же опер, замысловато поговорив, умолк, профессор отверз уста с не менее изысканной едкостью:
— Ждете, говорите?.. Не дождетесь. Хотя я, в отличие от вас, воспитан хорошо, и в необходимых случаях извиняюсь. Извините, я приму таблетку валидола…
Наверное, сотрудники спецслужбы смекнули суть не хуже меня, но я сидел ближе. Рывок — и я вцепился в левую руку профессора:
— Ребята, держите!
Свирепое отчаяние придало Беззубцеву силы. Я с огромным трудом удерживал его руку, чувствуя судорожную силу не ахти каких, но запредельно напряженных мышц. Пальцы вцепились в белую таблетку мертвой хваткой. И все же одному из парней удалось ловким движением выбить яд из цепкой клешни.
— Ф-фу!.. — перевел дух старший.
Другой хотел схватить упавшую таблетку, но я воскликнул:
— Осторожней! Яд может через кожу проникнуть!
И опер с проклятием отдернул руку.
Впрочем, у многоопытных парней нашлись и перчатки, и полиэтиленовый пакет, и таблетка была помещена туда. А обессилевший профессор, растрепанный, потерявший очки и высокомерно-лощеный вид — был профессионально обыскан, утратив шансы на добровольный уход из жизни.
— Не пытайтесь избавить от работы соответствующие инстанции, — наставительно молвил чекист-интеллектуал. — Отправляться на тот свет вы теперь должны с санкции государства.
Беззубцев тяжело дышал, откинувшись на спинку сиденья. Он сразу постарел лет на десять.
— Государство… — произнес он, постаравшись вложить в это слово максимум язвительного презрения. — Государство ваше — исчадие ада! Это раковая опухоль мира… это социальный вампир, пьющий кровь из человечества…
— Ага, ага… — с обманным сочувствием закивал мастер риторики. — А вы, конечно, благородный дон… гондон! Решили вырваться за железный занавес, вдохнуть воздух свободы? Осчастливить жителей свободного мира чудо-зельем?..
К этому моменту профессор более-менее отдышался.
— Послушайте, — сказал он, — вы все неудачно острите… тупо, как все делается в вашей стране. А потому что по ограниченности своей просто не можете представить, как живут нормальные люди в нормальных странах…
— А наша страна ненормальная?
— Ха! Глупый вопрос. Я повторяю, я готов еще раз, и еще раз повторить: вы, запертые здесь, в вашей клоаке… вы не пробовали ничего слаще морковки, и даже не знаете, что есть на свете замечательные овощи и фрукты. Надеюсь, иносказание понятно? Ваша тупость, ваш узкий кругозор… Вы живете в идиотском самодовольстве, даже не желая знать, как должны жить люди! А вы живете как скоты. Да ведь и то сказать, к чему стадам дары свободы?!.. Ну и судите сами: зачем я буду работать на вас, на вашу гадкую власть? Да, разумеется, лучше я все свое отдам нормальному обществу!..
— Солженицына начитался, — вдруг сказал один из молчаливых оперов. — В самиздате!
А еще один ровным тоном молвил:
— Юрий Андреич, дай я этой гниде врежу. Он что-то смелый очень.
Лицо интеллектуала изменила ехидная усмешка:
— Успеется. Заперты мы, значит… — произнес он таким тоном, когда говорящий готовится начать словесную многоходовку.
— В хлеву, — озлобленно подтвердил Беззубцев. — На скотном дворе! И валяетесь в навозе. И хрюкаете: это наша родина!..