Студеный флот
Шрифт:
– Федя, что это?
– Как «что»?! – яростно огрызался приверженец украинской кухни. – Колбаса!
– А кладут ли в украинский борщ твердокопченую колбасу? – жалобно вопрошал присутствующих штурман.
– А из чего я тебе шкварки на лодке сделаю? – праведно возмущался помощник.
– Так ты ее еще и жарил? – дерзко изумлялся штурман, чувствуя молчаливую поддержку стола. – Твердокопченую колбасу жарил?!
– Найдешь сало, сделаю а-ля натюрель, – отвечал Руднев, тщась изо всех сил придать своему голосу добродушие и безразличие.
– А
– Прошу без намеков!
– Федя, ты же русский человек, ну что тебе дался украинский борщ? – увещевал его старпом. – Ты лучше щи приготовь. Это и проще, и безопаснее.
Однако помощник не оставлял попыток приготовить «настоящий украинский борщ». Это была его идея фикс – рано или поздно кто-нибудь из едоков должен был воскликнуть: «Вот это борщ! Настоящий украинский!» Он ждал этого возгласа, как жаждут освистанные солисты аплодисментов, как непризнанные гении надеются хотя бы на посмертное признание.
Жизнь заставила начальника службы снабжения быть хитрее. Теперь «украинский борщ» появлялся в меню под псевдонимом «суп свекольный по-киевски». Но это был самый ужасный из всех вариантов «украинского борща»: в темно-багровой жиже, подернутой разводами жира от свиной тушенки, белели, точнее, розовели толстые макаронины.
– Наконец-то я ем настоящий украинский борщ! – произнес штурман вожделенную фразу. Федя недоверчиво покосился на него. Признание его кулинарных талантов прозвучало в устах штурмана как-то очень грустно и даже мрачно. – Но чего-то в нем не хватает…
– Не хватает в нем голов тараньки, – столь же мрачно предположил старпом.
– И молока с соленым огурцом, – усложнил рецептуру доктор.
Все на минуту задумались, изобретая самые гадостные ингредиенты.
– Я бы добавил сюда сушеных мухоморов и побольше гусиного жира, – продолжил дискуссию минер.
– Перловки! Касторки! – летели предложения со всех сторон стола.
– Маслин!
– Машинного масла!
– Шампуня!
– Хмели-сунели!
– Серной кислоты!
Помощник хладнокровно встретил град издевательских советов. Так опытный шахматист, припасший хитроумную домашнюю заготовку, спокойно взирает, как с клетчатой доски одна за другой исчезают его пешки.
– Гарсон! – кликнул он вестового. – Ну-ка позови сюда мичмана Белохатко.
Мичмана долго звать не пришлось, он случайно оказался во втором отсеке, в двух шагах от дверей кают-компании.
– Белохатко, ты хохол? – спросил помощник, готовясь к хорошо подготовленному триумфу.
– Щирый! – подтвердил мичман-полтавчанин.
– Ну-ка скажи, что это по-твоему? – протянул ему Федя свою ложку.
– Скажи, мичманок, скажи, – попросил и Симбирцев, гипнотизируя третейского судью тяжелым недобрым взглядом. Мичман мгновенно оценил расклад сил. Он долго причмокивал, вникая в сложный вкус рудневского варева, зачерпнул еще одну, дабы не допустить ошибки в выводах. На самом деле тянул время, пытаясь ответить
– Ты что, сюда жрать пришел? – не выдержал общего нервного ожидания старпом. – Говори, что это?
Голос Симбирцева не обещал ничего хорошего, и мичман отважился на правду.
– Змеиный супчик, – заключил он под торжествующий гогот кают-компании.
Конец эпопее с «украинским борщом» положил командир. Он пришел с мостика позже всех и, когда выловил из «змеиного супчика» толстую розовую макаронину, облепленную волоконцами свиной тушенки, внимательно рассмотрел улов – так зоологи изучают новый вид каких-нибудь многощетинковых гусениц, – обреченно уронил мохнатую макаронину в «свекольный суп по-киевски» и философски изрек:
– Вот из-за такого борща на «Потемкине» бунт вышел! Доктор, – поискал он глазами лейтенанта Молоха, – проследите лично, чтобы приготовлением пищи на камбузе занимались только допущенные лица!
Так из корабельного меню навсегда исчезли не только «украинские борщи», но и «киевские свекольники». Себе в утешение помощник завел новое хобби – чеканку на грузинские темы: девушки с кувшинами, старцы с винными бочками.
В кормовом отсеке, не дожидаясь официального отбоя, уже подвесили койки, раскатали тюфяки… Никто не думал, что старпом появится в столь неурочный час.
– Картина Репина «Не ждали», – комментирует Симбирцев всеобщее замешательство. Он выдерживает мхатовскую паузу: – Товарищи торпедисты большой дизель-электрической подводной лодки! Ваш отсек можно уподобить бараку общежития фабрики Морозова. Бабы, дети, мужики лежат, отгородившись простынями… Я понимаю, – усмехается старпом, – вы измучены вахтами у действующих механизмов, вы не отходите от раскаленных в боях за Родину стволов… Ирония зла, ибо самые незанятые люди на лодке – торпедисты. Никаких вахт у действующих механизмов они не несут. Вижу, румянец пробежал по не-ко-то-рым лицам! Есть надежда, что меня понимают…
Последнюю фразу Симбирцев тянет почти благодушно и вдруг рубит командным металлом:
– Учебно-аварийная тревога! Пробоина в районе… дцать седьмого шпангоута. Пробоина подволочная. Оперативное время – ноль! Зашуршали!
Щелкнул секундомер, щелкнул пакетный включатель, отсек погрузился в кромешную тьму. Темнота взорвалась криками и командами.
– Койки сымай!
– Аварийный фонарь где?
– Федя, брус тащи!..
– Ой баля… По пальцам!
Разумеется, «пробоина» была там, где висело больше всего коек. Теперь с лязгом и грохотом летели вниз матрасные сетки, стучали кувалды, метались лучи аккумуляторных фонарей, выхватывая мокрые от пота лица, оскаленные от напряжения зубы, бешеные глаза… Работали на совесть, знали: старпом не уйдет, пока не уложатся в норматив.