Студеный флот
Шрифт:
– Дарагая Като, мы нэ в Грузии – зачим нам тамада? Тамада на Севере нэ выживает… На Руси застольем правили гулевые атаманы. Я, как единственный здесь природный казак, объявляю себя гулевым атаманом, и первый тост – настоящий грузинский тост – тебе, дарагая! Слушай: чтоб умирэт тибе в сто лет от рук рэвниваго супруга, и не па навету, а за дэло! Вай!
Тост понравился всем, кроме той, кому он был обращен. И еще вспыхнул, облившись при этом холодным потом, доктор Молох, который вдруг остро понял, что в маленьком городе – предупреждали же его в Москве! – ничего невозможно скрыть. Старпом, конечно же, все знает! Откуда?! Он украдкой посмотрел на Катерину – ведь не могла же она
Усилием воли он погасил предательское видение. Покосился на Абатурова и слегка успокоился: тот, по-видимому, ничего не подозревая, увлеченно толковал с соседкой, носившей свой вечный траур. Катерина перехватила его взгляд и ободряюще улыбнулась, даже слегка подмигнула, как ему показалось. Но влажный холодок между лопатками так и не схлынул. Не прогнал его и глоток коньяка. Если старпом и в самом деле что-то пронюхал, пусть видит, что жена командира его ничуть не интересует, что ему по сердцу его соседка со столь ошеломительным разрезом на бедре и что именно ее он пойдет провожать после застолья, и поскольку они уже уговорились, что он поможет ей снять боли в крестце от отложившихся солей, то, может быть, именно сегодня они проведут первый сеанс по методу Джуны… Женщины любят притворяться, что это не они, а их заманивают в любовные сети.
За час до полуночи на симбирцевский мальчишник, несколько разбавленный дамами, нагрянул капитан 2-го ранга Медведев. Самый лихой из всех лодочных командиров эскадры (и самый опытный) сорокалетний холостяк и неутомимый сердцеед («бабник» – в одних устах, «жизнелюб» – в других), игрок и прожигатель жизни на берегу, любимец фортуны и деспот в море – ему многое прощалось и начальниками, и экипажем, и женщинами, имевшими несчастье подпасть под обаяние его пиратской натуры, его обманчиво наивных ясно-голубых глаз. Его доброе лицо столь разительно контрастировало с мощной коробкой черепа, с боксерским придавленным носом, шрамом на лбу и золотыми зубами на месте резцов, выбитых в шторм о перископ. Медведев вошел в «банкетный зал» в синем лоснящемся лодочном кителе, распространяя запах соляра, этинолевой краски и французского лосьона «Гладиатор». Позеленевшие от морской соли шевроны на рукавах кителя были слегка задраны о закраины рубочного люка – точная примета корабельного офицера, как и стертые о стенки входной шахты якоря на пуговицах хлястика, – но кавторанговские погоны со вшитыми в них стальными пластинами лежали на широких плечах ровнехонько, сияя новенькими звездами и свежими просветами. Медведев только что – в третий раз! – был произведен в капитаны второго ранга.
– Здрасьте вам обалденное! – приветствовал он честную компанию.
– Миша! – радостно ахнул Симбирцев.
– Гоша! – откликнулся гость с не меньшим восторгом и изготовился по-борцовски, видя, как напружинился, идя ему навстречу, «лепший кореш» и однокашник. Они схватились как два атлета, облапив друг друга в медвежьем объятье. Потом Симбирцев потребовал штрафную, и лейтенант Весляров, завстолом, вылил в серебряное ведерце бутылку брюта, добавив туда полбутылки коньяка. Медведев поднял емкость и с любопытством посмотрел, как всплывшие ледышки кувыркаются в пузырящемся шампанском.
– Вот так же мы вчера всплывали в битом льду!
– Куда ходили?
– За уголок. «Марьятту» гоняли.
Ответ Медведева понятен был не многим, разве что Симбирцеву, да Абатурову, да лейтенанту Федорову, начальнику радиотехнической службы. Впрочем, что такое «за уголок», ясно
– А кто такая «Марьятта»? – спросил Башилов у Абатурова.
Тот улыбнулся:
– «Марьятта» – это разведывательный корабль. Ходит под норвежским флагом, но работает на американцев. Вечно пасется возле наших полигонов. Вчера стреляли телеуправляемыми торпедами, вот Медведев ее и отвлекал…
– Ну ладно, – проникновенно вздохнул гонитель «Марьятты». – Если б море было водкой, стал бы я подводной лодкой! Носом к морю, быть добру…
– И как там «Марьятта», Миша? Вусмерть загонял?
– Завел в битый лед, похоже, борта она себе намяла, – отвечал лихой командир, осушив ведерце до дна. – О, и Людка здесь! – заметил он Королеву и ринулся занимать освободившееся хозяйское место. Симбирцев ушел на кухню проверять готовность пельменей.
То, что он назвал Королеву «Людкой», царапнуло по сердцу. И то, что она дружески улыбнулась ему при этом, уже не царапнуло – резануло…
Я уставился на колеса вращающихся бобин: из недр полураскуроченной «Яузы», коричневых от стертого с заезженных лент ферромагнитного порошка, сквозь треск и шипение прорывался хрипловатый баритон барда: «…Лечь бы на дно, как подводная лодка, и позывных не передавать!..»
А собственно, почему бы им и не фамильярничать? Они здешние, старожилы, знают друг друга который год… И я снова ощутил себя безнадежным чужаком, пришельцем…
Высоцкий утешал:
Друг подавал мне водку в стакане,Друг уверял, что это пройдет…Нет, конечно, между ними что-то было, вон как воркуют… А почему бы и нет? Кто устоит против такого корсара глубин? Пожалуй, я бы и сам пошел к нему в экипаж. Должно быть, с ним очень нескучно и жить, и плавать, и погибать…
В полночь замигали в такт порывам ветра люстра и все лампочки в доме, затем все разом погасло – весенние шквалы в очередной раз оборвали провода.
Зажгли свечи. Ели пельмени при свечах. Магнитофон замолчал, Симбирцев принес гитару, ею тут же завладел лейтенант Весляров.
От огромной карты Арктики веяло холодом, а может, просто дуло из оконных щелей. Гриф гитары покачивался у среза черного погона, и струны срывались из-под пальцев, как тетива, и простуженный тенорок минера бросал в раскрывшиеся души незамысловатые слова: «Я – подводная лодка, меня не пугать глубиною…»
И опять подумалось, что все это происходит не в нашей, а в иной – новой – жизни, дарованной нам сегодня у шестого причала…
Вдруг вспыхнул свет, рявкнул включенный магнитофон, и начались танцы под ритмы «Абба».
На двадцать шестом году жизни я совершил для себя ошеломительное открытие: оказывается, человечество делится не на классы, расы, партии, а прежде всего – и это главное деление – на мужчин и женщин. Что мне американский империализм и пролетарии всех стран, когда на меня не смотрит красивая женщина? Из всех треволнений дня самые острые, самые мучительные, самые счастливые перипетии – именно эти: охота за ее глазами, за ее взорами, за ее вниманием. Что бы ни отдал сейчас за то, чтобы в общем разговоре она перекинулась с тобой хотя бы двумя фразами, как со счастливчиком доктором, или улыбнулась твоей шутке, как засмеялась механику, который слова «белль амур» из итальянской песни расслышал как «Беломор». И уж вовсе немыслимое счастье – остаться наедине хотя бы на пару минут, как повезло Медведеву, с которым она вышла покурить на площадку…