Студия "Боливар"
Шрифт:
— Здесь от этого не сдохнешь — успокаивал я себя, и продолжал глотать наспех разжёванную крысятину.
Насытился я одновременно с тем, как закончился весь окорок. Я не слабо отрыгнул пару раз подряд, и разморённо посмотрел на второй кусок. В принципе половину ещё можно было осилить, но готовить что-то уже не хотелось. Голод отступил, возможно оставив кой-какие разрушения, в виде подъеденной мышечной ткани, но я был уверен, что всё это с лихвой компенсировалось съеденным куском.
Я повалился на спину, и стал тупо пялиться в небо, а мой желудок забрав всю энергию на расщепление пищи, полностью отключил и без того уже ничего не соображающий мозг. Поэтому при попытке подумать о текстах, меня затащило в трясину сна.
28
Когда я проснулся,
— Хотя, это может быть уже другое время света — подумал я, и испуганно вскочил на ноги — Чёрт! Сколько я уже здесь?
Я вспомнил, что разрешил Алексу позвонить, если меня не будет семь дней.
— Блин! Ведь тогда не смогу позвонить я. Всего один звонок, чёрт!
Я залез в шалаш и стал суетливо собирать листы бумаги в, валявшийся растёгнутым, худой, выглядящий жалким портфель. Сначала я пытался складывать страницы по номерам, но бросил эту затею. Мне нужно было торопиться. Я вылез из шалаша, и всунул в портфель остальную часть пачки, придавленную у входа небольшим камнем.
Голод под натиском крысиного мяса отступил, но жажда не прошла, а даже усилилась, и я чувствовал, что мои нервы на пределе, от постоянного жжения внутри, жжения которое добралось даже до пяток.
Чёртова жажда! — ругнулся я, представив воду, которая наверняка была у Алекса, но от этого стало только хуже.
— Не думать, не думать, не думать — затараторил мозг — Подумай лучше о Боливаре. Тебе ведь снова идти через его территорию.
Я схватил копьё, и так, с копьём в одной руке и портфелем в другой, я быстрым шагом рванул к стене. Нужно было торопиться. Я и в самом деле никак не мог подсчитать, сколько пробыл здесь, увлечённый чтением, я потерял счёт всем этим долбаным временам света и тьмы. Ну, и плюс к тому, я не знал, сменялись ли они, когда я спал, сморённый крысиным окороком или нет. Что если Алекс уже решил, что я погиб в неравной схватке с монстром, и позвонил? Тогда получится, что я опоздал. Причём опоздал на целую вечность. Как ещё мне заставить режиссёра встретиться со мной, если не с помощью звонка? Мне теперь просто необходимо сказать ему, что всё знаю, и если он не хочет, чтобы эти придурки из деревни тоже узнали, то пусть вернёт меня в чёртов настоящий мир. Меня, Алину, и Алекса. А остальные пусть здесь парятся до конца всех возможных времён.
Я шёл, подгоняемый мрачным предчувствием, которое только росло, несмотря на отчаянную работу мозга в противоположном направлении. Я размышлял о том, что будет дальше. После того, как я уже в который раз перелезу через чёртову стену бурелома, после того, как я вернусь к Алексу, и расскажу то, что мне теперь известно. Смогу ли я что-то изменить? Смогу ли бороться с тем, что неизвестно, с тем, что дремлет погружённое в тьму?
Стена выросла прямо перед моим носом и я едва слёту не воткнулся в неё. Погружённый в себя, я и не заметил, как проделал немаленький путь.
Карабкаться вверх было сложнее, чем в предыдущие разы. Пришлось схватить ручку портфеля зубами, и цепляясь надорванной штаниной, раскромсать её в хлам. Усевшись наверху стены, я оторвал лохмотья, и превратил джинсы в полуштаны-полушорты. В тот мире, в таком виде побоялся бы ходить даже самый отъявленный панк. Обязательно б накумарили скинхеды, или прочая недолгодумающая лысая братва.
Я долго всматривался вдаль, и только когда полностью убедился в отсутствии огромного ублюдка, бросил копьё и портфель вниз. Потом медленно спустился вниз сам. Прыгать не рискнул. Не хватало ещё ко всему прочему вывихнуть ногу. Слишком опасно делать необдуманные движения, когда впереди только неизвестность. Или скорее глупо. Да, глупо, когда ничего не предопределено, когда существуют только чистые листы, и что на них будет написано зависит только от твоих дальнейших действий.
Спустившись, я поднял сброшенные вещи, и поплёлся вперёд. Если я уже опоздал, то ничего не изменится от скорости моего передвижения — подумал я - А если появится Боливар, то съэкономленные силы пригодятся.
— Что же такое, эта судьба?
– думал я, а мои ноги автоматически тащили меня вперёд — Когда всё уже заранее известно, разве это судьба? Или судьба — это когда
Я принялся думать об Алине, о нашей ночи, там, в деревне.
— Что это, вот именно это — разве было предопределено? Разве это не её выбор — прийти ко мне? Конечно её, иначе просто не может быть. Ну и что, что об этом было известно заранее. Известно кому? Что за чёрт!
Я совсем запутался в вопросах, они плодились и плодились, словно крысы, бегая в моей голове, скребя коготками мозг и не давая ответов.
— Ведь ничего нет — размышлял я — Вот именно с этого места — ничего нет. Так бывает с каждым - с какого-то места ничего нет. Пока мы дети, всё предрешено и распланировано нашими родителями, мы учимся, мы пытаемся стать тем, кем они хотят нас видеть, но приходит момент, когда впереди ничего нет. Когда всё зависит только от тебя. Неужели, и тогда уже всё предрешено, предыдущими действиями, всей прошлой жизнью? А если тебя вдруг насмерть сбивает машина, это что — тоже судьба? Но если переходить улицу правильно, процент того, что тебя собьёт машина равен нулю. Какая ж это к чёрту судьба. Ты можешь в любой момент выскочить на дорогу и закончить свой путь, но что это тебе даст? Да и выскочишь ли? Страх, вот, что говорит против судьбы. Вот что определяет всё. Если бы люди были бесстрашными, они б гибли, как снежинки на тёплых канализационных люках. А у меня сейчас ничего впереди. Просто ничего. Пустота. Всё зависит только от того, как я поступлю. Да, мне придётся перебарывать свой страх, и возможно, что я погибну, но это не судьба, нет! Это мой выбор. Ведь я могу на всё наплевать, и остаться здесь. Остаться навечно, целуя руки и дёргаясь в религиозных припадках, радуясь своему бессмертию...
Я поднял глаза и увидел несущегося на меня Боливара. Он уже находился прыжках в десяти от меня.
Машинально, с силой махнув рукой, я подбросил вверх портфель, и прыгнув в сторону, повалился на землю, больно ударившись носом. Повернув голову, так, что свело шею, я уставился на монстра.
Боливар, среагировав на движение коричневого портфеля, метнулся к нему, и в наполненном беспредельной силой, красивом прыжке, схватил его своими челюстями. Послышался противный треск разрывающегося дерматина, и выпавшие в прореху листы, стали словно огромные снежинки падать вниз.
Боливар раскрыл свою пасть и заревел. Ему не нужен был дерматиновый портфель. Ему нужно было свежее мясо, и я понял, что в этот раз он не уйдёт, не испробовав человечины. Управлял ли им режиссёр сейчас, или нет, об этом можно было только догадываться, но то, что он во власти инстинкта, древнего, как мир, инстинкта хищника, об этом я знал точно. Ещё недавно я сам был голодным хищником, готовым броситься и без копья на любого, кто покажется мне хотя бы немного съедобным. Да и тяжело ли управлять этой машиной? Достаточно не покормить его, и тогда он не отступит. Зачем ломать голову, почему иногда Боливар убивает, а иногда оставляет в живых. Всё зависит от совсем незначительного пустячка — голоден он или нет. И больше никакой мистики. Ни какой чёртовой судьбы. А сегодня режиссёр не кормил этого ублюдка это точно, и вчера не кормил, и позавчера. Он зол с того раза, когда червяк помешал его планам. Тогда червяк спас меня, случайно оказавшись рядом, и насытив этого монстра, но теперь такое, вряд ли, произойдёт. Случайность она потому и случайность, что происходит редко.
Я схватился за копьё обеими руками, и не взирая на то, что буду обнаружен, выставил его прямо перед собой.
— Примерно так поступают, когда на тебя бросается гризли — вспомнил я когда-то давно просмотренную мною серию программ ВВС о хищниках — правда это помогает только в том случае, если в наличии есть одно копьё и один гризли, да и то, если копьё немного потолще. Гризли перед тем как напасть, обязательно встанет на задние лапы, и обрушится вниз всем телом. Глупый гризли, неужели нельзя додуматься, что так ты проткнёшь себя?