Студия "Боливар"

Радов Анатолий Анатольевич

— Что за хрень? — вырвалось у меня — По идее, я уже должен был выйти к шоссе.

Но я к нему не вышел. Как-то вот так странно не вышел. Мой мозг напрягся насколько это было возможно под воздействием алкогольной смеси.

— Может, я не туда повернул с тропы? — стал вяло размышлять я - Но этого не может быть. Когда я шел к дому, тропа от дороги сворачивала влево, следовательно, идя обратно, я должен был повернуть направо. Ясно, как божий день. Даже яснее. Но почему я тогда не наблюдаю ни остановки, ни, в конце концов, хотя бы шоссе? Хорошо. Будем учитывать, что я был слегка пьян, и мог немного напутать. Но я-то, блин, знаю, что ничего не напутал! А другого объяснения нету? Нету. Ладно, пусть будет — напутал. Тогда выходя с тропы, я должен был повернуть (невероятно!) налево, что ли? Хрень какая-то получается, нужно вернуться обратно к тропе и пройти вперед еще пятьсот метров, и там будут и шоссе, и остановка, и даже, если ее никто не подобрал, смятая банка из под пива.

Я умею мыслить логически, но сейчас я ясно понимал, что мыслю, совсем не используя это умение. Но делать было нечего. Я развернулся, и пошел обратно.

Прошел метров восемьсот. Той тропы, с которой я вышел, не было. Не было вообще никакой тропы. Сплошная лесополоса. Я прошел еще метров двести, все время, глядя налево. Тропы не было.

— Что же — мозг зашевелился чуть быстрее — Возможно я ее прошел. Ну не разглядел и все. Мало ли, стало пасмурно, видимость ухудшилась, плюс вино, немудрено не заметить какой-то там тропочки. Шириной в метр?! Стоп. Я ее просто не-за-ме-тил. Прошел мимо, и значит осталось пройти еще метров триста-четыреста, и будет эта чертова остановка. Да хрен с ней, с остановкой, лишь бы шоссе было, а там я и пешком дойду. Только вот куда? Если я запутался с дорогой, то куда повернуть на шоссе?

Вопрос ошеломил меня и мой мозг. И вправду, если будет шоссе, куда поворачивать, направо или налево? Бред. Мозг начинал закипать. К тому месту, где должно было быть шоссе, я подошел, окончательно запутавшись во всех право-лево. Казалось, мозг вот-вот закипит и испарится. Но ему повезло — вопрос отпал сам собой. Шоссе не было. То есть, получается, его не было ни там, ни здесь.

— Глупо, бл.дь! — я выпустил пар проверенным способом. Перечислив еще с десяток нецензурных выражений, я немного успокоился. Надо бросать пить. Трезвый мозг — ясное мышление.

Вот тогда я и решил сделать то, что делал в своей жизни всего пару раз — вызвать искусственную рвоту, чтобы немного протрезветь. Два пальца в рот и всё такое. Мы с друзьями называем это — позвать Ихтиандра. Отойдя в лесополосу, я приготовился к процедуре. Первая попытка не принесла ожидаемого результата, я слишком слабо надавил на основание языка. Второй раз я решил надавить со всей силы. Получилось. Через минуту я стоял на коленях, со слезами текущими из глаз, и, наверное, с пунцовым от прилившей крови лицом, тупо глядя на еще дымящуюся, свежую кучку. Что называется, позвал Ихтиандра, так позвал, чтобы потом не говорил, что не слышал. Я приподнялся и вышел на дорогу. Тело дрожало от пережитого ощущения, но зато мозг прояснился, и довольно хорошо. Настолько хорошо, что сразу же сообразил, что теперь, вернувшись обратно на дорогу после процесса очищения организма, я вообще не в состоянии понять, с какой стороны я сейчас шёл. Если с правой, то мне нужно налево... Или нет?

Надо же, заблудиться на дороге! Это даже звучит смешно. Другое дело заблудиться в лесу, где ни черта не видно. Но на дороге! Дорога — это такая прямая, которая ведет всего в двух направлениях. Есть выражение — заблудиться в трех соснах. Какие нахер три, я заблудился в двух.

— Хрен с тобой, золотая рыбка — я сплюнул. Во рту был мерзкий послервотный привкус — Пойду направо. Все равно ведь где-то эта сучья дорога пересечется с какой-нибудь другой.

Я задумчиво зашагал вправо. Потом, решив отвлечься от мыслей, стал прислушиваться к звукам. Прислушивался минут пять, пока до меня не дошло, что звуков нет вообще. Вокруг стояла неестественная тишина. Ни птиц, ни кузнечиков, не говоря уже о шуме машин. Мне стало как-то не по себе. Причем резко. В самый тот миг, когда я осознал, что нихрена не слышу, по моему телу пробежала цунами мурашек, и сердце бешено заколотилось. Я читал в одном умном журнале, что это древний инстинкт. В дикой природе полная тишина наступает, когда где-то поблизости крадется хищник. Первыми замолкают птицы, с высоких деревьев они раньше других замечают крадущегося зверя. Вслед за ними, один за другим, словно по цепочке, замолкают все остальные «не хищники». В тишине легче расслышать поступь охотника.

Я почувствовал себя добычей. Воображение с удовольствием нарисовало страшного, дикого зверя, идущего вслед за мной в лесополосе. Конечно, я понимал, что это полный бред, но чтобы победить страх, нужно время. Нужно подождать пока логика одержит верх над разбушевавшимися чувствами. Прошло несколько минут, прежде чем я убедил себя, причем, не прибегая к особому обману, что в наших краях давным-давно уже нет никаких диких хищников, что они вообще остались только в заповедниках, а не здесь, в двух-трех километрах от города.

Сама местность решила помочь мне в борьбе со страхом. Лесополосы закончились, и моему взору предстали луга, протянувшиеся до холмов, находившихся в километрах семи от дороги. Причем и с одной, и с другой стороны холмы были абсолютно одинаковой высоты, а в однообразно — зеленых лугах помимо невысокой травы не было ни одного цветка, ни одного куста. Как будто, всегда такая щедрая природа решила попридержаться, устав от своей щедрости.

Зато местность просматривалась теперь просто отлично, хищнику негде было устроить засаду, и страх полностью отступил. Но основная проблема никуда не исчезла. Дорога шла вперед абсолютно прямо, и вдалеке незамысловато упиралась в горизонт. Оставалось идти по ней, надеясь на то, что когда-нибудь она пересечется с какой-нибудь трассой, по которой хотя бы изредка проезжают машины, либо на то, что я повстречаю кого-нибудь, кто объяснит мне, где я мать его нахожусь, и даже может быть, что, в конце концов, происходит.

Но я все шел и шел, а вокруг ничего не менялось. Луга, холмы, дорога, и еще — постоянная, абсолютная тишина. Если в начале она меня лишь напугала, то теперь начинала еще и сводить с ума. Прошло часа три. Я шел. Время от времени, то с одной стороны, то с другой, снова начинались лесополосы. А потом появилась птица.

Наверное, я о чем-то задумался, и не заметил, как она приблизилась. Я только громко вскрикнул, когда она с лету ударила меня клювом в лоб. Все произошло неожиданно. Я вскинул руки, закрывая лицо, и уже сквозь них попытался разглядеть, что это было, чёрт его дери. Метрах в трех над собой я увидел маленькую птичку, которая висела на одном месте, неистово размахивая крыльями. Потом она вдруг резко прижала их к своему тельцу и вновь ринулась на меня. На этот раз удар клюва пришелся на запястье левой руки. Я попытался отбить птицу, но промахнулся. Этот бешеный воробей снова завис метрах в трех над моею головою.

— Ты чё, сука?! — сдавленно крикнул я, ошарашенный происходящим.

Птица больше не атаковала, наверное, сообразив, что я принял защитную стойку, и при атаке могу схватить ее рукой. Прошло минуты три. Я, как сдающийся фашист, стоял с поднятыми руками, а она, быстро маша крылышками, кружила надо мною. Одною рукою я потрогал лоб. Из ранки сочилась кровь. Я медленно присел на корточки, и, не опуская рук, стал глазами искать камень или палку. Как эта мелкая тварь заметила, что я на секунду выпустил ее из вида? Видимо у нее отличное зрение. Она спикировала прямо в ухо, в тот момент, когда я слегка повернул голову вправо. Боль была ощутимой, если учитывать, что я вдобавок, сжатой в кулак ладонью левой руки, въехал себе в то место, куда эта птица меня клюнула, пытаясь её прибить. Было и больно и обидно одновременно. Птица, удовлетворенная этой атакой, села на ветку одного из деревьев в лесополосе, появившейся минут пять назад справа, и стала рассматривать меня, любуясь моим поражением.

— А, это ты, тварь! — я узнал её — Жаль, что я не прибил тебя еще там, возле остановки.

Это была та самая птица, в которую я бросил камень. Но это ничего не объясняло. Я никогда не слышал о мстящих пернатых, тем более о таких маленьких. Может у нее здесь гнездо, и она боится, что я разорю его? Я медленно опустил руки. Птица осталась сидеть на ветке, продолжая смотреть на меня. Отошел шагов на десять спиною вперед. Птица спокойно наблюдала.

— Ладно, хрен с тобой, живи! — сказал я, и развернувшись, зашагал по дороге. Но уже через пару секунд почувствовал удар острого клюва в затылок. Я с размаху, наотмашь ударил рукой, задев птицу в тот момент, когда она начала взлетать вверх. Птица скользнула вниз примерно на метр, но, очухавшись, стремительно замахала крыльями, пытаясь вновь набрать высоту, но я уже накрывал её ладонью сверху, сжимая пальцы. Через долю секунды она отчаянно дергалась в моем кулаке, голова ее торчала снаружи и она с невообразимой частотой и злостью впивала клюв в мое запястье.