Студзянки
Шрифт:
День клонился к вечеру. Лозовский выглянул и увидел, что земля у входа усыпана листками белой бумаги. Ему стало любопытно, и он. преодолев страх, приподнял крышку погреба и палочкой втащил один листок внутрь. Начал читать. Дело подвигалось медленно: в погребе стояла темень, буквы были мелкими, и он волновался. Тем не менее Лозовский понял, что от него требуют сдаться, иначе получит пулю в лоб. Его очень удивило, что немцы пишут ему по-польски, да еще печатными буквами.
— Как бы не так, — буркнул он.
Лозовский решил, что ночью выйдет и будет пробиваться к своим. Когда стемнело, он долго
Но минула и полночь, а он все сидел в погребе. «Ты что, капрал Лозовский, трусишь?» — разозлился на себя он и, повесив телефонный аппарат через левое плечо, а катушку с кабелем через правое, взял в руки автомат, снял с предохранителя и вылез из погреба. Прополз по ровному двору сожженной хаты, потом спустился в мелкий окоп.
Ракета!
Он застыл, а когда ракета опустилась ниже, впереди в кустах, в метре от себя, Лозовский увидел лежащего на земле Фрончака — без каски, с темной каплей, застывшей посередине лба.
— Адам…
Лозовский протянул руку и тут же отдернул, обожженный прикосновением к холодной, как камень, щеке Фрончака. Нет, Лозовский не испугался. Он лишь почувствовал, как у него пересохло в горле, и страстно захотел, чтобы в эту минуту ему подвернулся какой-нибудь шваб. Он внимательно осмотрелся, держа автомат наготове. За поворотом окопа замелькали тени. Не раздумывая, он взял их на мушку. К счастью, кто-то из них споткнулся и выругался:
— Вот черт!
— Ребята, не стреляйте. Это я, Лозовский!
Они подозрительно осмотрели его. Подошедший старшина роты узнал Лозовского и сурово спросил:
— Ты что здесь делаешь?
— Я остался со вчерашнего дня. Линия была прервана. Вот здесь, рядом, погреб как раз под склад для гражданина сержанта. Есть даже бочка с квашеной капустой.
Оборона, атака и отступление
После ампутации генерал Вальтер Гартман долго пролежал в госпитале и привык к определенному образу жизни: спал после обеда и работал после полуночи. Утром он обычно бывал в хорошем настроении, но сегодня — все как будто против него, даже донесения офицеров собственного штаба.
Вот, пожалуйста, «приятные» известия о событиях в ближайшем тылу корпуса: между Радомом и Кельце — крупное сосредоточение советских и польских партизанских отрядов. С какой же стороны, черт возьми, проходит линия фронта? Два или три дня назад эти негодяи разбили две ремонтные роты и, как кабана на охоте, застрелили из засады командира 1-го гренадерского полка дивизии «Герман Геринг».
Генерал Шмальц должен был представить план операции. Гартман поднял трубку и спросил адъютанта:
— Где командир дивизии «Герман Геринг»?
— В пути, герр генерал, скоро должен быть здесь.
— Попросите его, как только приедет.
Некоторое время он сидел, выпрямившись, постукивая протезом по столу, а затем снова прочитал полученную вчера шифрованную телеграмму командующего 9-й армией:
«Командиру 8-го корпуса.
Приказываю командиру 8-го корпуса с 13.8.44 г. перейти к обороне в районе плацдарма Магнушев
Доложить, имеется ли возможность занять более удобные позиции на участке танковой дивизии «Герман Геринг» путем перемещения главной линии обороны на рубеж Ходкув, Грабноволя…»
«В этом документе — весь Николаус фон Форман, — подумал генерал, скривив губы. — Приказывает удерживать позиции и одновременно представить проект отхода танковой дивизии на рубеж Ходкув, Грабноволя».
Тихо звякнул колокольчик, адъютант доложил о прибытии командира дивизии «Герман Геринг» и тактично вышел. Прибывшиё вытянул руку в партийном приветствии, которое со времени покушения на фюрера стало обязательным для офицеров в армии.
— Хайль Гитлер!
Гартман поднял руку, указал тому на стул и заговорил со злостью:
— Между Варшавой и Наревом противник продвигается вслед за нашими отходящими войсками. Что вы намерены предпринять, не сумев выполнить первоначальной задачи, генерал? Попытаться оторваться от врага?
— Нет, вот проект моего решения.
Какое-то время они пристально смотрели друг другу в глаза.
Гартман мгновенно оценил план своего подчиненного. Командир танковой дивизии решил сходящимися двойными ударами с севера и юга отсечь концы советских клещей, впившихся у основания клина. Тогда линия фронта прошла бы от высоты 142,1 по опушке леса через высоту Ветряную, кирпичный завод и лесную сторожку Остшень под Ходкув. Образовался бы своего рода трамплин для будущих наступлений. Это было приемлемое предложение.
— Надеюсь, вы подготовились к выполнению этого плана, не дожидаясь моего согласия?
— Так точно. На рассвете нанесем первый удар в лесу Остшень. В лесу Ленги — часом позже, как только артиллерия сможет перенести огонь.
— Согласен. Утверждаю. А что означает эта линия? — Он указал на западную окраину Студзянок. — Вы решили оставить без боя часть захваченной деревни?
— Да.
— Сколько раз вы брали ее за последние дни и сколько заплатили за это?
— Западный выступ обстреливается с трех сторон. Я отвел роту, потому что она несла большие потери.
— Отход! — издевательским тоном произнес Гартман. — Плановое сокращение линии фронта! Туда уже, наверное, влезли польские легионеры. — Он разволновался и без всякой необходимости повысил голос: — Отбросьте их оттуда!
Гартман тут же спохватился: лучше бы они выпили по рюмке коньяку! Но теперь уже поздно проявлять сердечность.
— Спасибо, вы свободны, — сказал он, вставая.
В журнале боевых действий 142-го гвардейского стрелкового полка — краткая запись о «первом» ударе: «В ночь на 13 августа саперы минировали передний край обороны. Противник вел себя спокойно. Однако на рассвете силами четырех рот моторизованной пехоты, поддержанных танками, он ударил по позициям подразделения старшего лейтенанта Илларионова. Под сильным огнем артиллерии 3-й батальон начал отступать, но солдат, покидавших окопы, задержали заместитель командира батальона старший сержант Ярков, командир роты станковых пулеметов старший лейтенант Щукин и адъютант батальона лейтенант Комар. При огневой поддержке взаимодействующих с нами танков положение было восстановлено».