Студзянки
Шрифт:
— Я подожду, — сказал Межицан, садясь на лавку у стены.
Через четверть часа двери открылись. Первым вышел доктор Давидович, седеющий врач из Вельска.
— Ничего не поделаешь, гражданин генерал. Придется внести в список погибших.
Кольцо (14 сентября)
Операционный план, который Вильгельм Шмальц предыдущей ночью представил командиру 8-го армейского корпуса генералу Гартману, затрещал по всем швам у Студзянок уже утром 13 августа. Но это был еще не конец: в то время как главные силы группы прорыва, сосредоточенные в треугольнике Студзянки — кирпичный завод — фольварк, подвергались непрерывным атакам «польских легионеров», большевикам удалось ударом с востока
Правильнее всего принять во внимание оба фактора, тем более что и в советских документах упоминается о двух ротах, которые при поддержке пяти танков предприняли контратаку в лесу в южном направлении от поляны у фольварка. Это произошло в 15.45.
Так или иначе, лесной участок, обозначенный цифрой 108, а также западная часть участка 109, то есть полосу леса шириной примерно 500—600 метров, гитлеровцы удержали в своих руках и под покровом темноты могли предпринять попытку вывести свои подразделения из Студзянок. Могли, но не сделали, хотя приказ генерала Формана, отданный днем раньше, вполне определенно внушал такую возможность.
Внушал, но ответственность за принятие решения переложил на командира корпуса. Форман боялся, что «если бы противнику удалось концентрированным наступлением… овладеть районом Радома, то перед ним открылись бы все оперативные возможности для нанесения удара как в направлении Силезии, так и Лодзи с целью дальнейшего продвижения на юг и на запад от Вислы». Требуя новых подкреплений, он жаловался, что «с начала организации 25 июля фронта на Висле на участке 9-й армии немецкие соединения потеряли 17 тыс. солдат».
Большую часть этих 17 тыс. убитых и раненых можно записать на счет генералов, которые, проиграв сражение, решили хоть на день оттянуть предполагаемое наступление противника.
Так или иначе, но гитлеровцы не попытались вывести свои части из захлопывающейся ловушки. Около полуночи в Студзянки на бронетранспортере прибыл полковник Георг Хеннинг фон Гейдебрек, новый командир 1-го гренадерского полка танковой дивизии «Герман Геринг», назначенный вместо прежнего, убитого партизанами, а с ним — известный своей отвагой командир батальона майор Иозеф Фриц, который 27 июня еще в Италии получил дубовые листья к своему Рыцарскому кресту. Вместе с полковником фон Неккером, который вначале командовал на острие «клина», они обсудили сложившееся положение и решили усилить гарнизон Студзянок разведывательным батальоном танковой дивизии (без 1-й роты), как наиболее подготовленным к ведению боев в лесу, к действиям в условиях полуокружения.
Около часу ночи (луна уже поднялась над лесом на ладонь) оба командира полков и, конечно, отважный кавалер Рыцарского креста с дубовыми листьями майор Иозеф Фриц уехали на том же бронетранспортере, на котором и прибыли. Чтобы они случайно не заблудились, впереди их поехал на мотоцикле Дингер, который знал, где в лесу можно свернуть, чтобы не напороться на притаившийся в засаде польский танк или же на советскую разведывательную группу. Через «Шторьххальс», то есть через «Шею аиста», офицерам проскочить удалось. Только Дингер ударился ногой о низко свисавшую толстую ветвь, содрал кожу и поехал прямо в санитарный батальон.
Группа хорунжего Пшитоцкого собиралась за «языком». Рита Дымитрато пришла просить Пшитоцкого взять ее с собой в разведку. Хорунжий отказал, хотя и понимал, что девушка тоже хочет взять автомат в руки и участвовать в бою. Но ведь одно дело бить из автомата фашистов, которых ты видишь перед собой, и совсем другое — разведка. Без умения пробираться в тыл врага, быть терпеливым «языка» не добудешь. Но
— Возьмите ее. Помнишь, как ты не хотел брать Збышека Барчака, а потом он тебе пригодился?
— Помню, гражданин генерал. Возьму.
— Ну вот и хорошо. А теперь мне нужно, чтобы ты к утру приволок какого-нибудь фрица. Не из тех, что в Студзянках, эти и сами ничего не знают, а из-за котла.
— Понял.
Пшитоцкий, конечно, помнил, как было дело со Збышеком, В Ровно к генералу пришел одиннадцатилетний парнишка, который до этого был у партизан и в советской части, а теперь стал просить, чтобы его приняли в бригаду: ведь он поляк, а дома он не может остаться, потому что нет у него ни дома, ни родителей. Межицан сначала отказал, но, когда увидел детские слезы, согласился и определил пацана во взвод разведки. Хорунжий ругался на чем свет стоит. Висевший на шее автомат доставал до колен Барчака, сапоги и форму надо было подгонять — словом, хлопот не оберешься. Но оказалось, что хлопоты на этом и кончились. Збышек ползал тихо, как мышь, был быстрый, послушный и стойко переносил все невзгоды. Все это хорошо, но что делать с Ритой?
Ладно, если генерал так думает, то и он, Пшитоцкий, тоже сумеет поставить на одну карту — либо пан, либо пропал.
И вот сейчас по лесу идут четверо: он, Рита, Барчак и Олек Стемпень. Только этот, последний — настоящий разведчик: с начала войны служил в Красной Армии, под Смоленском попал в плен, но через шесть месяцев убежал, долго ходил в партизанах, так что дело свое знает.
В ольховых зарослях леса Парова они встретили радиста из танка Ляха сержанта Зелиньского. Тот узнал Риту. Удивившись, стал допытываться, что это еще за театр такой ночью, да к тому же на передовой. А когда понял, что она и в самом деле идет за «языком», схватился за голову.
— Да ты что, дивчина? Зачем тебе это? Жить надоело? И другие из-за тебя погибнут.
— А мне не жалко с жизнью расставаться, — ответила она.
Потом их встретили командиры танков 1-й и 2-й рот, собравшиеся обсудить некоторые вопросы. Танкисты прервали совещание, не веря своим глазам, но Пшитоцкий прибавил шаг и растворился в темноте. На ходу он бурчал себе под нос, что, может, это и театр, но только не цирк с обезьянами в клетке.
Цирк начался позднее. То ли гвардейцы спросонья недостаточно отчетливо отозвались, то ли разведчики продвигались не очень аккуратно, но, во всяком случае, кто-то из них, перепрыгивая через окоп, зацепился ногой за проволоку, и из вкопанного в землю огнемета взметнулось пламя. В лесу вспыхнул пожар. Все бросились гасить огонь. Разбуженные немцы, не зная, что случилось, начали пускать ракеты. Прошло, наверное, не меньше часа, прежде чем они успокоились.
Хорунжий в это время подумал, что, возможно, он в последний раз идет в разведку. Но у него и мысли не было повернуть назад. Все четверо поползли гуськом, когда немецкие пулеметы еще продолжали стрелять. Разведчики, прижимаясь к земле, пробирались под красными огоньками трассирующих пуль. Извиваясь, как дождевые черви, ползли по колеям, оставленным гусеницами танков, а потом — по борозде вдоль ощетинившейся колючками межи.
Пшитоцкий услышал, что девушка плачет, и со злостью подумал: «Хорошо. В другой раз будет умнее». Но когда через пять минут они вползли в погреб рядом с колодцем в Домбрувках-Грабновольских, Казик принялся ухаживать за Ритой. Окровавленные пальцы девушки с обломанными ногтями он обмыл водой из фляжки, а потом смазал раны йодом. После этого все выпили из фляжки по глотку, оставив немного на всякий случай, потому что никто не знал, сколько еще придется здесь сидеть: может, час, а может, и сутки. К тому же колодец, хоть он и находился от них в каких-нибудь пяти шагах, был им так же недоступен, как и Гималаи, как сон в теплом доме на пуховой перине. Кто первый подойдет к колодцу — тому конец. Первыми должны появиться около него немцы.